Палач. Да прольется кровь - Андреа Жапп (2012)

Шея Анриетты де Тизан была усеяна многочисленными точечными кровоизлияниями, диаметром крупнее тех, которые обнаружились у глаз. Вокруг горла, довольно низко, виднелась глубокая неширокая борозда, бледная посредине и окаймленная красным в тех местах, где кожа была стерта.

– Мы можем исключить самоубийство, которое ради приличия могли выдать за насильственную смерть, – пробормотал Йохан Фовель.

– Повешение… монахини… самоубийство? – Казалось, его слова донельзя шокировали Мешо.

– Почему бы и нет? – с официальной любезностью возразил Йохан Фавель.

– Делать подобные предположения, когда речь идет о служительнице Господа!.. Им не свойственно накладывать на себя руки в порыве отчаяния. И потом, Анриетта де Тизан была глубоко верующим человеком, и я не думаю, чтобы мадам де Госбер могла участвовать в подобном заговоре молчания.

– У мадам де Госбер тоже могли бы быть свои счеты и свои цели. Согласитесь, что может быть более скандальным, чем самоубийство в монастыре? Это даже похуже, чем тайная беременность монахини. К тому же аббатиса сама может не располагать сведениями о таком обмане.

– Да, действительно.

– Мой дорогой друг, не говорите мне, что ваши регулярные упражнения в искусстве медицины избавляют вас от поистине ошеломительных выводов относительно человеческой души. Матушку, достойную всяческого восхищения, вы вдруг решили обвинить в убийстве своей духовной дочери… Благочестивый, всеми уважаемый мужчина убил молодую служанку, с которой сожительствовал на протяжении нескольких лет, и лишь потому, что та оказалась беременна… Вроде бы любящий муж, которому не терпится прибрать к рукам имущество своей супруги… Давайте же оставим наши переживания и благочестивую убежденность и будем, как и положено людям науки, руководствоваться исключительно фактами.

Несмотря на любезный тон, эти слова прозвучали довольно резко. Немного задетый Мешо пробормотал:

– Прошу прощения. На самом деле я веду себя будто уличная кумушка[84]. Но мне зачастую очень трудно отделить болезнь от пациента.

– Это потому, что вы ухаживаете за пациентом. Я же упорно, шаг за шагом, отвоевываю территорию у болезни – моего личного врага. А врага необходимо знать, чтобы осадить и разбить наголову. А кроме того, в данном случае у нас нет больше терпения, а есть, с одной стороны, убитая, которая требует правосудия, и с другой стороны – убийца, который надеется, что оно никогда его не дождется.

– Черт возьми! Какая беспощадная прямота! Да, теперь я понимаю всю подоплеку вашей блестящей репутации. Впрочем, давайте и вправду действовать как люди науки.

Йохан Фовель был немного сердит. Должно быть, из-за поразительного ума своей дочери он все больше терял терпение, сталкиваясь с тем, что он называл «тяжеловесностью ума». А ведь такие, как Мешо, считаются ученейшими из ученых… Он снова заговорил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно мягче:

– Давайте перевернем ее, вы не против?

Тело было настолько легким, что перевернуть его не составило никакого труда. Фовель издал тихий возглас, который тут же постарался подавить. Спина Анриетты де Тизан была вся в шрамах, свидетельствующих о годах умерщвления плоти с помощью бича[85]. Некоторые полосы были бело-розового цвета, что ясно говорило об их давности. Другие, наоборот, казались совсем свежими, некоторые – нанесенными совсем недавно, без сомнения, во время недавнего бичевания. Лопатки и середина спины были покрыты коричневатой коркой. Доктор скользнул взглядом по ногам умершей, высматривая, нет ли ран от цепи с шипами, проникающими в кожу, и нагноений, которые неизбежно оставляет это изобретение, более уместное при инквизиторских допросах. Не обнаружив ничего подобного, он ограничился замечанием:

– Она не носила шерстяных чулок? В это время года? Я почему-то не вижу следа от подвязок на середине бедер.

Фовель не понял, чего слышалось больше в ответе доктора Мешо – почтения или грусти: