Палач. Да прольется кровь - Андреа Жапп (2012)

Перейдя на бретонский, чтобы никто не мог их случайно подслушать, Энора прошептала:

– Я чувствую, что вы сильно опечалены, мой любимый. Это те пожиратели кабанов[98] испортили вам настроение?

– Терпеть их не могу! Милая моя, я каждый день молюсь, чтобы нас наконец отозвали в нашу прекрасную Бретань. Здесь я просто задыхаюсь. Я ничего не понимаю в здешних людях. Более того, они меня ненавидят.

Она послала ему одну из своих самых нежных улыбок, и де Тре встал, чтобы поцеловать ей веки, опустившиеся на глаза изумрудного цвета.

– Может быть, наш обожаемый новый сюзерен Артур внемлет вашим… нашим просьбам. Что бы там ни было, эта высокая должность бальи, которую доверил вам его покойный отец Жан II, была прекрасным свидетельством того, что вас уважают и ценят. Местные относятся к вам без особой любви – что ж, тоже мне важность! Невоспитанные крестьяне, которые с завистью и злобой относятся ко всем, кто не похож на них! И даже семья де Вигонрен, одна из самых высокородных в этом краю… Боже милосердный! По сравнению с жирным и простоватым Эсташем де Маленье, благородство которого на четверть зависит от толщины семейного кошелька и двух баронесс – старой и молодой, которые напоминают мне двух телок с прическами, – мы и вправду выглядим благородней некуда.

Фыркнув, Энора продолжила также на бретонском:

– Ах, какие грубости я говорю! Оправданием мне служит лишь невыносимая скука здешней жизни. Только ваше присутствие и маленький Артур заставляют меня о ней забыть.

Поцеловав подставленные ему губы, де Тре нежно провел рукой по лбу сына.

– И все же, может, и я говорю грубости, – продолжила женщина, – но мадам Маот и высокородна, и приятна сама по себе. Ги, дорогой мой… как вы полагаете…

С этими словами она прижала к себе уснувшего у нее на руках малыша в непроизвольном жесте защиты.

– Как вы думаете, баронесса Маот действительно виновна в тех ужасных преступлениях, в которых ее обвиняют родственники? Прикончить своего свекра, мужа и попытаться сотворить то же самое с сыном Гийомом? И к тому же прибегнуть к колдовству, чтобы осуществить свои отвратительные замыслы?

Энора перекрестилась. Подняв висевший у нее на шее кельтский крест – настоящее золотое кружево, в центре которого виднелось изображение Агнца Божьего, которого обычно изображают на облатках, – она приложила его ко лбу Артура.

– Не знаю. Я еще не приступил к ее допросу. Доктор Мешо, которого я считал самым здравомыслящим человеком в этих краях, странным образом скрылся. Он давно заботится об этой семье, а баронессу Маот знает с пятилетнего возраста. Поэтому я поинтересовался его мнением; он сомневается, что здесь замешана нечистая сила. Доктор убежден, что кончина юного Гийома была неизбежна и что его выздоровление стало настоящим чудом.

– Хм… – задумчиво произнесла Энора. – Если б кто-то и попытался убить молодого барона, это вовсе не означает, что за этим ужасающим поступком стоит Маот, его мать. Если только она не лишилась рассудка.

– Баронесса-мать Беатрис де Вигонрен подозревает, что у ее невестки было намерение отправить на тот свет их всех, одного за другим. Сперва Франсуа – своего свекра, затем Франсуа – своего мужа, затем Гийома – своего сына, и закончить Агнес и ею самой.

– Ну и ну! – насмешливо фыркнула Энора. – Маот при всем желании не упрекнешь в том, что она отлынивает от работы. Во всяком случае, милый, все эти таинственные смерти, о которых мадам Беатрис с такой проницательностью доносит правосудию, не служат ответом на мой вопрос. Мадам Маот была бы круглой дурой, если б в самом деле злоумышляла на своего сына. Ведь благодаря ему она может жить в достатке и уюте… во всяком случае, до его совершеннолетия. Разве не так?

– Вы тревожите меня, мой ангел, – ответил Ги де Тре, смущенно надувая свои румяные щеки.