Голос - Кристина Далчер (2018)

Странно, что я отлично помню глаза той мертвой девушки, а имя ее забыла.

Анна Майерс живет в тюрьме, окруженной садом с розариями и мраморными купальнями, она спит на постели, застланной простынями из тончайшего полотна. Патрик рассказывал мне после одного из своих визитов в личные покои президента – высшая степень проявления благосклонности со стороны Майерса, – что люди из службы госбезопасности дважды в день проверяют ванную комнату Анны, обшаривают ее постель (мало ли какие «объекты» она могла незаметно пронести сюда с кухни), а также у них в руках находятся все лекарства, назначенные ей медиками, и она получает их исключительно из рук этих агентов строго в соответствии с предписаниями. В покоях Анны, разумеется, нет ни одной бутылки со спиртным, а в дверях отсутствуют замки – запираются только дверцы буфета, где хранится дорогая посуда и кое-что из еды. Там также нет ничего, сделанного из стекла.

Я переключила канал.

Для нас все еще существует кабельное телевидение – более сотни спортивных передач, различные садоводческие шоу, кулинарные поединки, советы по ремонту квартиры, мультики для детей, иногда фильмы, но почти все они, так сказать, «смотреть с родителями», а значит, никаких ужасов; в основном это глупые комедии или четырехчасовые эпические картины о жизни Моисея и Иисуса. Есть, разумеется, и другие телевизионные каналы, но все они защищены паролем и доступны только для главы семейства и вообще для мужчин старше восемнадцати лет. Не требуется особого воображения, чтобы догадаться, какого рода программы показывают на этих каналах.

Сегодня я выбрала гольф: жуткая скучища, сплошное мелькание металлической клюшки и мяча.

Когда мой кофе окончательно остыл, а ведущий игрок загнал мяч уже в восемнадцатую лунку, в дверь позвонили. Днем нечто подобное случается не часто. Оно и понятно: зачем соседкам ходить друг к другу? С какой целью? Ведь в такое время не на работе только женщины, а что женщины стали бы делать вместе? Сидеть и молча смотреть гольф? Зачем подчеркивать подобными посиделками то, чего мы теперь лишены?

Лишь открыв дверь, я, спохватившись, понимаю, что до сих пор хожу в купальном халате. На пороге стоит Оливия – голова аккуратно обмотана розовым шарфом, из-под которого не выглядывает ни одной случайной пряди волос, ни одного завитка.

Она медленно окидывает меня оценивающим неодобрительным взглядом с головы до ног и молча протягивает мне почти пустой пакет из-под сахара и мерную кружку.

Я молча киваю. Если бы не было этого противного мелкого дождя, я бы, наверное, заставила Оливию ждать на крыльце, а сама бы ушла с ее кружкой на кухню, насыпала в нее сахару и принесла ей. Но я все же делаю соответствующий жест, приглашая ее войти и не стоять среди этой сырости.

Оливия идет следом за мной на кухню, и стопка грязных тарелок в раковине, оставшихся после завтрака, удостаивается столь же неодобрительного взгляда, что и мой купальный халат. Мне страшно хочется влепить ей пощечину или хотя бы сообщить все, что я думаю по поводу ее ханжества. Но, когда я беру у нее мерную кружку, она вдруг хватает меня за запястье. Пальцы у нее холодные, влажные от дождя.

Я ожидаю каких-то комментариев, хотя бы наглого самоуверенного «Хм?», но Оливия не произносит ни слова, лишь смотрит на мой счетчик, где непрерывно мигает трехзначная цифра.

Потом она по-настоящему улыбается, и эта ее улыбка пробуждает в моей душе воспоминания об иных временах, когда в любое время можно было позвонить в дверь соседке и попросить в долг чашку сахарного песка, полпинты молока или яйцо.