Сон № 9 - Дэвид Митчелл (2001)

Когда голова бога грома исчезает в океане, я подбираюсь по склону горы к бабушкиному дому. Свет в нем погашен. Осеннее утро, в любую минуту может пойти дождь. Я карабкаюсь вверх. Безымянные водопады, мягкие листья, ягоды в желтовато-зеленых лужицах. Карабкаюсь вверх. Прогибаются ветки, колышется папоротник, корни цепляются за ноги. Карабкаюсь вверх. Ем арахис и апельсины, чтобы забраться в лес как можно выше и глубже. К ноге присасывается пиявка, царит леденящая тишина, серый день клонится к вечеру, я теряю представление о времени. Карабкаюсь вверх. Деревья высятся, как надгробия, расступаются, пропуская в лесное лоно, воюют друг с другом. Пот стекает холодными струйками. Карабкаюсь вверх. Наверху все покрыто мхом. От его яркой зелени слепнешь, как от горя, он глушит шаги, как снег, он пушистый, как лапки тарантула. Если заснешь здесь, тоже покроешься мхом. Ноги дрожат от напряжения, я сажусь на землю, и тут сквозь абажур леса пробивается мутная луна. Мне холодно, и я кутаюсь в свое одеяло, притулившись к древнему поваленному кедру. Я не боюсь. Чтобы бояться, нужно ценить себя. Но в первый раз за эти три дня я чего-то хочу. Я хочу, чтобы бог леса превратил меня в кедр. От самых старых жителей острова я слышал, что, если пойти в горы ночью, когда бог леса считает свои деревья, он включит тебя в их число и превратит в дерево. Кричат звери, сгущается темнота, пальцы ног немеют от холода. Я вспоминаю Андзю. Несмотря на холод, засыпаю. Несмотря на усталость, просыпаюсь. Вдоль ствола упавшего дерева осторожно пробирается белая лисица. Она останавливается, поворачивает голову и смотрит на меня более чем человеческими глазами. Меж моих ветвей повис туман, а там, где прежде было мое ухо, птицы свили себе гнездо. Я хочу поблагодарить бога леса, но у меня нет больше рта. Не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения, на веки вечные. Проснувшись с затекшими руками и ногами – уже не дерево, а снова маленький мальчик, у которого течет из носа, а горло сжато простудой,– я плачу и плачу, и плачу, и плачу, и плачу, и плачу.

«Milk and Honey» кончился, плеер с урчанием замолкает. Воздушный змей солнечного света переместился на заваленную хламом полку, откуда, шевеля усиками, на меня взирает Таракан. Подпрыгиваю, хватаю флакон с морилкой, но Таракан бежит вниз по стене и скрывается в щели между стеной и полом – я выстреливаю туда примерно треть флакона. И остаюсь стоять в позе охотника на мамонтов, совершенно опустошенный. Я убежал в глубь острова, чтобы понять, зачем Андзю росла рядом со мной, клетка за клеткой, день за днем, если ей было суждено умереть, не дожив до двенадцатого дня рожденья. Я так и не нашел ответа на этот вопрос. На следующий день я благополучно спускаюсь – в доме Апельсинов все бьются в истерике из-за моего исчезновения,– но, если разобраться, действительно ли я вернулся? Что, если суть Эйдзи Миякэ так и осталась там, на Якусиме, превращенная в кедр на затерянном в тумане склоне горы, а мои попытки найти отца всего лишь расплывчатый… путь… в никуда? «Фудзифильм» говорит, что пора готовить «Падающую звезду» к открытию. Наступает день, и дел слишком много, чтобы думать о том, что все это значит. К счастью для меня.

***

7 ноября 1944 г.