Будильник в шляпной картонке. Колокол смерти (сборник) - Энтони Гилберт (1939)

– Я рассчитывал, что он проболтается, от удивления, скажет что-то вроде: «Нет, он напутал, я был там в половине одиннадцатого». Тогда миссис Росс была бы спасена.

– Но он этого не сказал?

– Тогда нет.

– А когда сказал?

– Когда явился ко мне в тот вечер после дознания.

– Явился сказать, что был там?

– Явился спросить, почему я обманул его про полдвенадцатого.

– И почему ты это сделал?

– Я тебе уже объяснил.

Крук помотал своей массивной головой:

– Нет, старина, так дело не пойдет.

– Что ты хочешь сказать?

– Форбс предложит суду объяснение получше, чем это.

– Какое именно?

– Он скажет, что страницы были вырваны из дневника или уничтожены потому, что в настоящей записи говорилось про полдвенадцатого. И он пойдет дальше. Он скажет, что, по всей очевидности, уничтожил их человек, который в день смерти Эдварда Росса в одиннадцать сорок пять вышел из «Лавров». И еще скажет, почему так случилось.

– И почему же? – осведомился я и не узнал своего голоса, таким слабым и неуверенным он мне показался.

– Он скажет, что человеком, уничтожившим дневниковую запись, был соратник Виолы Росс, тот, кто убил Эдварда Росса, тот, кто мутит воду и поднимает шум, пытаясь добиться, чтобы Виолу Росс оправдали.

Тут установилось молчание, показавшееся мне бесконечно долгим. Даже не знаю, сколько ушло на то, чтобы я осознал все значение сказанного, или случилось так, как бывает в переломные, критические моменты: время сосредоточилось в одной-единственной точке, в одном мгновении, когда на мир смотришь как бы из-под стеклянного колпака, наблюдаешь, что происходит, но не слышишь сопровождающий события гром и проходящих мимо людей воспринимаешь как бесплотных. Наконец, я поднял глаза. Могучее тело Крука, казалось, целиком заполнило камеру.

– Ты подразумеваешь, что меня могут заподозрить в убийстве Росса?

– Это больше, чем подозрение. В убийстве Филдинга – непредумышленном убийстве, если угодно. Найти хоть какой-то смысл можно только в том случае, если заключить, что оно стало следствием предыдущего преступления. Вот в чем ужас убийства. Либо жмешь на курок и, пустив дело на самотек, удовлетворяешься этим, либо продолжаешь убивать, чтобы покрыть допущенные ошибки.

– Они не докажут, – хрипло, сквозь комок в горле проговорил я. – Сама идея абсурдна.

– Что? Абсурдней, чем твое контробвинение против Росса?

– Конечно. Видит бог, у него мотивов полно. Эдвард считал, что Гарри – любовник его жены. Он нанял детектива, чтобы следить за ней.

– Никто не знал об этом, пока Росс не умер.

– Виола Росс знала. Он сказал ей в ту ночь.

– Но на суде она об этом смолчала. Верно?

– Еще бы, она же не дура.

– Тогда… Вот это становится интересно, Арнольд, чертовски интересно. Тогда… Ты ведь не виделся с ней после того, как ее арестовали. Я правильно понимаю?

– Нет, я…

– Я как раз ломал голову, откуда ты это знаешь, – перебил он меня. – Разве что она тебе рассказала.

– Она… – начал было я и запнулся. До меня дошло, на какую шаткую почву я ступаю. Крук, понятное дело, тоже все понимал.

– Значит, она сказала тебе сразу после того, как Росс сказал ей, и до того, как его убили. Проворно сработано. Мисс Кобб была права. Она вышла позвонить любовнику, только не Гарри Росс это был.

– Я ничего не признаю, – выпалил я.

– И правильно, старина. Это ничего, что ты сказал мне. Я твой адвокат. Но смотри не проболтайся перед судом. Это будет чистая катастрофа. И Форбс дьявольски хитер, до того хитер, что выпытает у тебя эту историю еще до того, как ты поймешь, что открыл рот. Жалко, ты не можешь онеметь и оглохнуть на время процесса, но, наверное, нельзя требовать от жизни всего.

– Значит, ты допускаешь, что полицейские правы?

– Я юрист. Юристы не допускают. Это не их работа. Журналисты допускают, газетчики допускают, только не юристы, нет.