Два капитана - Каверин Вениамин Александрович (2007)

Мы сидели за чаем, когда пришла жена доктора, Анна Степановна, высокая полная женщина, которая показалась мне похожей в своей малице и пимах на какого—то северного бога. Она сняла малицу и сменила пимы и все—таки осталась такой большой, что даже длинный доктор выглядел в сравнении с ней каким—то не очень длинным, не говоря уже обо мне. У нее было совсем молодое лицо, и она очень подходила к этому чистому деревянному дому, к желтому полу и деревенским половикам. В ней было что—то старорусское, как, впрочем, и в самом Заполярье, хотя это был совершенно новый город, построенный только пять—шесть лет тому назад. Потом я узнал, что она поморка.

Мы заговорили о Заполярье, и я узнал историю этого удивительного деревянного города с деревянными тротуарами и мостовыми – города, в котором самая почва состоит из слежавшихся опилок.

– Как дождь пройдет, кажется, что идешь по квартире, – сказала Анна Степановна. – Все полы, полы. И шоссе деревянное.

Оказалось, что доктор приехал в Заполярье с первым пароходом и весь город был построен у него на глазах.

– Здесь в двадцать восьмом году была тайга, – сказал он. – А вот на этом месте, где мы сейчас сидим и пьем чай, били зайцев.

– А теперь стоит один дом, – сказала Анна Степановна, – а улицу собирались построить, да так и не собрались.

– А театр, скажешь, плохой?

– Театр хороший.

– К нам в прошлом году приезжал МХАТ, – сказал Володя и покраснел. – Мы их встречали с цветами. Они удивлялись, откуда у нас цветы, а у нас сколько угодно.

Все посмотрели на него, и он еще больше покраснел.

– Володя любит театр, – сказала Анна Степановна, – и еще очень любит…

– Мама!

Доктор засмеялся.

– Мамочка, можно тебя на минуту? – грозно сказал Володя и вышел.

Анна Степановна тоже засмеялась и пошла за ним.

– Стихи пишет, – шепотом сказал доктор. – Нет, теперь, когда вспоминаешь, очень интересно, – продолжал он. – Это было здорово! Когда первый лесозавод строили – в газете вместо даты печатали: столько—то дней до пуска лесозавода. Двадцать дней. Девятнадцать дней. И наконец – один день! А первые самолеты! Как их встречали! А ты? – вдруг спохватился доктор. – Как ты? Что собираешься делать?

– Собираюсь летать.

– Куда?

– Еще не знаю. Планы большие, а пока буду возить в Красноярск пушнину.

– А планы – новая трасса?

– Да… Иван Иваныч, – сказал я, когда было съедено все, что было на столе, и мы принялись за очень вкусное самодельное вино из морошки, – помните ли вы те письма, которыми мы обменялись, когда я еще был в Ленинграде?

– Помню.

– Вы написали мне очень интересное письмо об этом штурмане, – продолжал я, – и мне, прежде всего, хочется узнать, сохранились ли его черновые тетради?

– Сохранились.

– Очень хорошо. А теперь выслушайте меня. Это довольно длинная история, но я все—таки расскажу ее вам. Как известно, не кто иной, как вы, в свое время научили меня говорить. Вот и расплачивайтесь.

И я рассказал ему все – начиная с чужих писем, которые когда—то читала мне вслух тетя Даша. О Кате я сказал только несколько слов – в порядке информации. Но доктор в этом месте почему—то улыбнулся и сейчас же принял равнодушный вид.

– …Это был очень усталый человек, – сказал он о штурмане. – В сущности, он умер не от гангрены, а от усталости. Он истратил слишком много сил, чтобы избежать смерти, и на жизнь уже не осталось. Такое он производил впечатление.

– Вы говорили с ним?

– Говорил.

– О чем?