Два капитана - Каверин Вениамин Александрович (2007)

– Это и был день, когда я влюбился в тебя.

– Нет. Ты влюбился, когда мы однажды шли с катка и ты угощал меня стручками, а я отказалась, и ты отдал стручки какой—то девчонке.

– Это ты тогда влюбилась.

– Нет, я знаю, что ты. А то бы не отдал.

Он думает очень серьезно.

– А когда же ты?

– Не знаю… Всегда.

Мы стоим в коридоре и, как тогда, провожаем глазами ныряющие и взлетающие провода. Все уже не то и не так, а все—таки по—прежнему – счастье. Толстый усатый проводник все посматривает на нас – или на меня? – и, вздохнув, говорит, что у него тоже красивая дочка…

Энск. Раннее утро. Трамваи еще не ходят, и нужно идти через весь город пешком. Вежливый оборванец несет наши вещи и болтает, болтает без конца – напрасно мы уверяем его, что сами родом из Энска. Он знает всех: покойных Бубенчиковых, тетю Дашу, судью, в особенности судью, с которым ему не раз приходилось встречаться.

– Где же?

– В судебной камере Ленинского района.

На площади, у возов, с которых колхозники продают яблоки и капусту, с большим кочаном в руках, постаревшая, задумчивая – взять или нет? – стоит тетя Даша.

Саня окликает ее, она по—стариковски строго глядит на него из—под очков и вдруг беспомощно роняет кочан на землю.

– Санечка! Милые вы мои! Да как же это? На базар пришли?

– Нет, тетя Даша, это мы по дороге. Тетя Даша – жена.

Он подводит меня к тете Даше, и на Энском базаре прекращается торговля – даже лошади, и те, вынув морды из мешков, с интересом смотрят, как я целуюсь с тетей Дашей…

Дом Маркузе на Гоголевской с львиными мордами по обеим сторонам подъезда. Завтрак в тети Дашином вкусе, после которого страшно подумать, что бывают на свете еще обед и ужин. Разговор по телефону с судьей, который находится в районе на выездной сессии, судя по слабому, далекому голосу – где—то на той стороне земного шара. Маленький Петя, которому уже третий год, – а давно ли, кажется, обсуждался генеральный вопрос: давать ему соску или нет, укачивать его на руках или в кроватке?

Большого Петю мы находим в Соборном саду, на том самом месте, где он и Саня лежали когда—то, стараясь днем увидеть луну и звезды. Здесь они читали письмовник, здесь дали друг другу «кровавую клятву дружбы».

Сложив ноги, как турок, Петя сидит, держа на коленях большой полотняный альбом. Он пишет Решетки – то место, где Песчинка сливается с Тихой, и Покровский монастырь, белый, строгий, уже врезан в огромный солнечный воздух, а за ним, на том берегу, поля и поля.

– Виноват, гражданин, вы тут маляра не видали?

Он оборачивается и с изумлением смотрит на нас.

– Тут маляр проходил, – продолжает Саня, – такой в пиджачке, конопатый.

И Петя вскакивает – неуклюжий, длинный, худой.

– Приехали? И Катя? Ну, молодцы! Вот рад! Ну, рассказывайте! Саня, ведь ты оттуда?

– Я оттуда.

Часа два мы сидим у башни старца Мартына, потом спускаемся вниз на набережную и садами обходим весь город. Как он хорош осенью! Как красны клены в Ботаническом саду! Как хорошо пройтись по заброшенной, забытой аллее к обрыву, под которым правильными рядами стоят низкие яблони, обмазанные чем—то белым!

– Когда—то мы лазили сюда за яблоками. И ты врал, что у сторожей ружья заряжены солью.

– А вот и не врал! Интересно, какими мы были мальчиками? Вот ты, например, видишь себя мальчиком? Я – нет.

– Ты был довольно странным мальчиком. Помнишь, ты однажды выдумал, что у крыс бывает царица—матка? А Туркестан? Это была мечта. Ты уже и тогда был художником, во всяком случае – человеком искусства.

– А мне казалось, что именно ты будешь художником. Ведь ты хорошо лепил. Почему ты бросил?