Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

— Я запрошу их, — говорит Кеннеди рассеянно и перебирает документы и папки, пока не находит бумагу с печатью судмедэксперта. — Ага, так, взгляните… «Причина смерти: гипогликемия, вызвавшая гипогликемической шок, спровоцировавший остановку дыхания и сердца», — читает Кеннеди. — Остановку сердца? Как при врожденном пороке сердца?

Она протягивает мне отчет.

— Что ж, значит, все-таки я не ошиблась, — говорю я. — У ребенка был открытый артериальный проток первой степени.

— Это так опасно для жизни?

— Нет. Обычно он закрывается сам по себе в первый год жизни.

— Обычно, — повторяет она. — Но не всегда.

Я в замешательстве качаю головой:

— Мы не можем сказать, что ребенок был болен, если он не был…

— На защиту не распространяется бремя доказывания. Мы можем сказать все, что угодно: что ребенок заразился Эболой, что его дальний родственник умер от болезни сердца, что он был первым ребенком, родившимся с несовместимой с жизнью хромосомной аномалией, — мы просто должны выложить след из хлебных крошек для жюри, надеясь, что они достаточно голодны, чтобы пойти по нему.

Я снова просматриваю медицинскую карточку и наконец нахожу ксерокопию записки на розовом листке.

— Всегда можно показать им это.

— Это сомнения не вызовет, — категорически говорит Кеннеди. — Даже наоборот, может заставить жюри подумать, будто у вас были причины разозлиться. Забудьте про него, Рут. Что действительно имеет значение? Что важнее: боль от маленького синяка на вашем эго или гильотина, зависшая у вас над головой?

Мои пальцы сильнее сжимаются на бумаге, и я чувствую острую боль от бумажного пореза.

— Это был не маленький синяк на моем эго.

— Отлично. Значит, мы пришли к согласию. Вы хотите выиграть это дело? Помогите мне найти медицинские проблемы, которые покажут, что ребенок все равно бы умер, даже если бы вы приняли все возможные меры, чтобы спасти его.

Я чуть было не говорю ей все, чуть было не рассказываю, что пыталась реанимировать ребенка. Но тогда пришлось бы признаться, что я солгала Кеннеди вначале, хотя сейчас сама говорю ей, что неправильно говорить о сердечной аномалии. Вместо этого я засовываю палец в рот и сосу ранку. В кухне я нахожу аптечку, несу ее на стол и наклеиваю на средний палец пластырь.

Здесь дело не в шумах в сердце. Она знает это, и я это знаю.

Я смотрю на кухонный стол и провожу ногтем большого пальца вдоль волокон древесины.

— Вы делаете своей малышке бутерброды с арахисовым маслом и вареньем?

— Что? — Кеннеди поднимает на меня глаза. — Да, конечно.

— Эдисон в детстве был очень разборчивым едоком. Иногда он вдруг говорил, что не хочет варенья, и мне приходилось его соскребать. Но, знаете, намазав варенье на бутерброд с арахисовым маслом, его уже невозможно снять. Все равно почувствуешь вкус.

Адвокат смотрит на меня так, будто я свихнулась.

— Вы говорили, что это суд не о расовом вопросе. Но с этого вопроса все и началось. И пусть даже вы сможете убедить присяжных, что я — реинкарнация Флоренс Найтингейл, вам не удастся отменить того факта, что я Черная. Следует признать, что, если бы я выглядела, как вы, со мной бы этого не происходило.

В ее глазах как будто закрылись ставни.

— Во-первых, — ровным голосом говорит Кеннеди, — вам в любом случае могли предъявить обвинение, независимо от цвета вашей кожи. Безутешные родители и больницы, которые не хотят, чтобы страховые взносы взлетели до потолка, — идеальное сочетание для поиска козла отпущения. Во-вторых, я не спорю с вами. В деле есть определенная расовая подоплека. Но, на мой профессиональный взгляд, если поднять этот вопрос в суде, вам это скорее навредит, чем поможет добиться оправдательного приговора. И я не думаю, что стоит идти на такой риск ради того, чтобы справиться с обидой от пренебрежительного к вам отношения.