Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

— Ну я и спросил у него почему. Мне это показалось бессмысленным. Я же с его семьей даже в Грецию ездил. А он сказал: «Не обижайтесь, но предки не будут прыгать от счастья, если моя сестра начнет встречаться с Черным парнем». Как будто это нормально, когда Черный друг с твоей семьей ездит на отдых, но Боже упаси, чтобы у этого друга завязались отношения с твоей дочерью.

Я так старалась, чтобы Эдисон никогда не почувствовал этой разделительной черты, что не подумала о том, что, когда это все же случится, — а это, наверное, неизбежно, — ему будет еще больнее, потому что он окажется не готовым.

Я беру руку сына и сжимаю ее.

— Вы с Уитни будете не первой парой, которая оказалась на противоположных сторонах горы, — говорю я. — Ромео и Джульетта, Анна Каренина и Вронский, Мария и Тони, Джек и Роуз[3].

Эдисон смотрит на меня в ужасе.

— Ты хоть понимаешь, что в каждом твоем примере по крайней мере один из них умирает?

— Я пытаюсь сказать тебе другое: когда Уитни увидит, какой ты особенный, она сама захочет быть с тобой. А если нет, то за нее не стоит и бороться.

Я обнимаю его за плечи; Эдисон наклоняется ко мне.

— Все равно фигово.

— Следи за языком, — автоматически говорю я. — И да, я тебя понимаю.

Не в первый раз мне хочется, чтобы Уэсли был сейчас жив. Хочется, чтобы он не остался служить на второй срок и не вернулся в Афганистан; хочется, чтобы он не был за рулем в колонне, когда взорвалось СВУ; хочется, чтобы он знал Эдисона не только маленьким мальчиком, но и подростком, а теперь и юношей. Мне хочется, чтобы он был сейчас рядом с сыном и объяснил ему: то, что какая-то девушка заставляет твою кровь кипеть, будет происходить еще не раз.

Мне хочется, чтобы он был здесь, и все. Точка.

«Если бы ты только увидел, что мы с тобой сделали, — думаю я. — Он — лучшее, что было в нас обоих».

— А куда подевался Томми? — вдруг спрашиваю я.

— Томми Фиппс? — Эдисон хмурится. — Кажется, его посадили за то, что он толкал героин в школьном дворе. Сейчас Томми в колонии для несовершеннолетних.

— Помнишь, как в детском саду этот маленький преступник сказал, что ты похож на подгоревший тост?

Рот Эдисона медленно растянулся в улыбку.

— Да.

Это был первый раз, когда ребенок сказал Эдисону, что он отличался от остальных… Причем сделал это таким образом, чтобы отличие это выглядело чем-то нехорошим. Подгоревший. Сожженный. Испорченный.

Не знаю, замечал ли Эдисон свое отличие от других до этого, но именно после того случая я впервые завела с сыном разговор о цвете кожи.

— Помнишь, что я тебе сказала?

— Что моя кожа коричневая, потому что у меня больше меланина, чем у любого в школе.

— Правильно. Все знают, что лучше иметь чего-то больше, чем меньше. К тому же меланин защищает твою кожу от солнечного излучения и улучшает зрение, поэтому Томми Фиппс всегда будет от тебя отставать. Так что на самом деле тебе повезло.

Медленно, как вода на раскаленном тротуаре, улыбка испаряется с лица Эдисона.

— Сейчас я не чувствую, что мне так уж повезло, — говорит он.

В детстве мы со старшей сестрой совершенно не были похожи. У Рейчел кожа была цвета свежезаваренного кофе, как у мамы. А я… Меня налили из того же кофейника, но добавили столько молока, что вкус кофе почти не чувствовался.

Наличие более светлой кожи давало мне привилегии, которых я не понимала, привилегии, которые доводили Рейчел до бешенства. Кассиры в банках давали мне леденцы и только потом додумывались, что можно угостить и мою сестру. Учителя говорили обо мне: «Та сестра Брукс, которая симпатичная… Хорошая сестра Брукс…» Когда делали общие фотографии, меня ставили в первый ряд, а Рейчел прятали в задних.