Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

— Это номер моего мобильного. Если будут какие-то вопросы, звони мне. Но делом твоей матери буду заниматься не я. Кто-нибудь из моего офиса свяжется с вами, когда она выйдет.

Это признание снова включает сестру Рут.

— Значит, на этом все? Вы отдали под залог ее дом, чтобы она вышла из тюрьмы, и на этом ваши добрые поступки закончились? Я так думаю, раз моя сестра черная, значит, она в любом случае преступница, и вам не хочется марать руки, верно?

Это смехотворное обвинение по множеству причин, не последней из которых является тот факт, что большинство моих клиентов как раз афроамериканцы. Но прежде, чем я успеваю объяснить ей иерархию политики в службе государственных адвокатов, в разговор вклинивается Эдисон.

— Тетя, успокойся. — Он поворачивается ко мне. — Простите нас.

— Нет, — говорю я ему. — Простите меня.

Когда вечером я наконец возвращаюсь домой, моя мать сидит, подогнув под себя ногу в чулке, и смотрит «Дисней Джуниор» по телевизору, в руке бокал белого вина. Сколько я ее помню, она всегда выпивает бокал белого на ночь. Когда я была маленькой, она называла его «мое лекарство». Рядом с ней на диване, свернувшись калачиком, крепко спит Виолетта.

— У меня рука не поднялась отправить ее к себе, — говорит моя мать.

Я с опаской сажусь рядом с дочерью, беру бутылку вина на журнальном столике и делаю глоток из горлышка.

— Что, так плохо? — спрашивает она.

— Ты даже не представляешь себе. — Я глажу волосы Виолетты. — Ты, наверное, ее сегодня совсем утомила.

— Ну, — смущается мать, — мы слегка поспорили за обедом.

— Из-за рыбных палочек? Она отказывается их есть с тех пор, как ей понравилась Русалочка.

— Нет, она ела их, и могу тебя обрадовать — Ариэль нам уже не нравится. Вообще-то, из-за этого она и разошлась. Мы начали смотреть «Принцессу и лягушку», и Виолетта сообщила мне, что на Хеллоуин хочет быть Тианой.

— Слава богу, — говорю я. — Неделю назад она и слышать ни о чем не хотела, кроме бикини из ракушек, и надевать их пришлось бы на колготки и маечку.

Мама поднимает брови.

— Кеннеди, — говорит она, — ты не думаешь, что Виолетте было бы лучше, если бы она была Золушкой? Или Рапунцель? Или хотя бы этой новой, с белыми волосами, которая умеет управлять снегом и льдом, как ее?

— Эльзой? — уточняю я. — Почему?

— Не заставляй меня говорить это вслух, милая, — отвечает мать.

— Ты имеешь в виду, потому что Тиана черная? — спрашиваю я и тут же вспоминаю Рут Джефферсон и недовольных белых расистов в зале суда.

— Я не думаю, что равноправие волнует Виолетту так же сильно, как лягушки. Она сказала мне, что попросит лягушку на Рождество, поцелует ее, и я увижу, что будет.

— Она не получит на Рождество лягушку. Но если она хочет быть Тианой на Хеллоуин, я куплю ей костюм.

— Я сошью ей костюм, — исправляет меня мать. — Моя внучка не будет ходить за сладостями в каком-то купленном в магазине тряпье, которое еще, чего доброго, вспыхнет, если она подойдет близко к тыкве со свечкой.

По этому вопросу я с мамой не спорю. Лично я даже нитку в иголку вдеть не могу. У меня в шкафу висит пара рабочих брюк, склеенных суперклеем.

— Отлично! Я рада, что ты можешь побороть свой характер ради мечты Виолетты.

Мать чуть приподнимает подбородок.

— Я тебе это сказала не для того, чтобы ты меня отчитывала, Кеннеди. То, что я выросла на Юге, не делает меня расисткой.

— Мама, — подсказываю я, — у вас в доме была черная няня.

— И я обожала Битти как родную, — говорит мать.

— Вот только… она не была родной.

Мать подливает в бокал вина.

— Кеннеди, — вздыхает она, — это просто глупый костюм. Не повод.

Внезапно на меня накатывает невообразимая усталость. И дело здесь не в насыщенности рабочего дня и не в количестве клиентов, нет. Меня тяготит мысль: а имеет ли смысл то, чем я занимаюсь?