Танго в стране карнавала - Кармен Майкл (2007)

Трудно сказать сейчас, во что я тогда влюбилась — в самбу саму по себе или только в самбу в понимании Фабио, да это теперь, наверное, уже и не важно. Я даже, сама того не сознавая, стала sambista. По крайней мере, после знакомства с Фабио я приобрела все привычки музыканта, играющего самбу (живущего самбой): спала весь день напролет, танцевала всю ночь напролет, проснувшись, проводила часы за изучением редких альбомов Картолы, отвергала прочие формы музыки как недоразвитые, хохотала над сексистскими шуточками. Я плыла по течению, не задерживаясь даже на миг, чтобы проанализировать себя, пока в гости не приехал мой добрый друг, джазовый музыкант из Франции. «Да ты что, Кармен, эта музыка — полный отстой» — от этого заявления Нико у меня отвалилась челюсть. Но Фабио хорошо вымуштровал солдата революции: я страстно защищала самбу целую ночь, пока не заметила, что вокруг стола никого уже нет, только Нико, я сама, какой-то парень, пытающийся играть на вилке и спичечном коробке, да случайно забытая кем-то из музыкантов гитарка-кавакинью. В пылу жаркого бразильского национализма, подогреваемого основательными дозами кашасы, я уговаривала французского друга-джазиста вслушаться в замысловатый ритм, который как раз выдавал исполнитель на вилке.

— Ну да, ритм он действительно отбивает, роднуля, но факт остается фактом, — проорал в ответ Нико. — Он использует для этого хренов столовый прибор.

Между Северной Америкой и Бразилией определенно существуют параллели в плане их музыкального развития, причем у самбы, пожалуй, больше общего с блюзом, нежели с джазом. Самба берет начало в беднейших общинах Рио, среди бывших рабов, в отличие от, например, босса-новы, этого порождения интеллектуальной элиты. Как и на всё в Бразилии, на историю возникновения ритма самбы существует несколько совершенно различных взглядов. Валдемар да Мадругада доказывал, что именно так звучали весла невольничьих лодок, которые плыли сюда из Африки: «Бум-чак-чак-чакка, бум-чак-чак-чакка…» Мы с Кьярой заставляли его повторять это еще и еще, до бесконечности, только бы снова услышать жуткие, нереальные звуки, которые появлялись в конце: он всегда заканчивая рассказ кошмарными завываниями человека, которого убивают: «Вууу… ааааааа… эггггххххх… аггххх».

Некие иностранные социологи, околачивавшиеся тогда в Лапе, с радостью ухватились за эту версию, и Фабио, злорадно посмеиваясь, сообщил мне, что кто-то из них даже защитил по ней диссертацию. Узнав об этом, Валдемар пришел в ярость. Он утверждал, что племянник строго-настрого наказал ему не делиться этой информацией с иностранцами бесплатно — однако тех удачливых социологов больше никто не видел. Чтобы поправить дело, Валдемар взял за правило тянуть деньги из нас с Кьярой каждый раз, как мы с ним заговаривали. Пришлось признаться ему, что у нас нет ни гроша, поскольку мы работаем в нищей неправительственной организации, которая занимается проектированием колодцев.

Родня и друзья даже ухом не повели, узнав, что я встречаюсь с бразильским уличным музыкантом. И то сказать, Фабио был лишь очередным в уже и без того длинном списке моих неподходящих партнеров. В список входили свергнутый африканский принц, наемник из Южной Африки и еще один австриец, не говоря уже про Уинстона Черчилля. Когда я сообщила родителям о романе с бразильским самба-радикалом, они отреагировали вяло: «Ну что ж, дорогая, лишь бы ты была довольна. А когда ты возвращаешься домой?»

Должна признать, это был хороший вопрос, если учесть, что три месяца из моего грандиозного трехмесячного турне уже прошли, а я по-прежнему ни на милю не приблизилась к Сантьяго. Из всех вопросов моей жизни на него, однако, было труднее всего ответить. Когда, ну когда же я, черт возьми, вернусь домой?