Нет сомнений, что Герберт – наиболее вероятный кандидат в сообщники Джо. У него есть общественный и личный мотив избавиться от Юстаса. Он умен, отважен, бескомпромиссен и в определенных обстоятельствах мог поддаться фанатизму самого опасного толка – рассудочному. В то же время нельзя сбрасывать со счетов Гэбриэла Сорна или мистера Барнса. Гэбриэла и Джо, насколько я знаю, не связывала крепкая дружба. Однако у юноши имелось два веских мотива для убийства Юстаса: деньги (если он знал о наследстве) и неврастения на почве сыновних чувств. Впрочем, ему и мистеру Барнсу было бы сложно избавиться от тела – в отличие от Кэммисона. Врач умет анатомировать трупы, проводит много времени за городом и имеет гораздо больше возможностей уничтожить останки по сравнению с теми, кто вынужден с утра до вечера торчать на пивоварне.

Найджел чувствовал себя очень неловко. Ему нравились Герберт и Софи. Он и в городе остался лишь потому, что им явно нужна была его помощь. Герберт со всей откровенностью изложил ему собственные мотивы. Больше того, Найджел сам видел, как тот осматривал тела Юстаса Баннета и мисс Меллорс. Можно ли поверить, что Герберт, будь он прямо или косвенно причастен к смерти обоих, выдержал бы это испытание не моргнув глазом? Увы, можно. У него стальные нервы, глупо отрицать это. И все же, нет ли другой теории, которая объяснила бы факты и при этом исключила бы Герберта из списка подозреваемых?

Найджел глубоко вздохнул, осушил кружку и перелил в нее третью бутылку – сигнал к тому, что битва разума против невидимого врага достигла решающей стадии. Он лег поперек кресла, перекинул длинные ноги через подлокотник и тщательно пересмотрел все обстоятельства дела.

Сперва перед его опытным взором прошли характеры всех сопричастных. За ними – события и улики. Затем он напряг свою выдающуюся вербальную память и вспомнил все, что слышал с тех пор, как прибыл в Мэйден-Эстбери; не только свидетельские показания, но также оброненные время от времени замечания, явно не имевшие отношения к делу, однако сейчас даже более важные. Тут-то ему в голову и пришла идея, из которой вскоре выросла целая теория преступления. Он вспомнил, как Софи Кэммисон бросила короткую фразу – настолько пустячную и неуместную, что не было ни единого повода на ней задержаться. И все же она его раздразнила: будто сорванец, который строит нос статуе адмирала Нельсона – нелепое нахальство, смехотворная несоразмерность, от которых при всем при том невозможно отвести взгляд. Когда Найджел с некоторым раздражением вспомнил об этом, его посетила еще одна мысль. Будто на электрической вывеске, где одна за другой загораются буквы, у него в голове постепенно сложилось имя. И следя за тем, как разбегаются огоньки, Найджел знал, что имя, которое они составляют, – это имя убийцы.

Он взглянул на часы – десять минут десятого. Не готовился ли убийца нанести этой ночью новый визит? Инспектор не спускал глаз с пивоварни. Полиция поджидала в засаде у каждого входа. Убийце позволили бы войти, но выйти оказалось бы куда как сложнее. Если, конечно, он хотел войти. Возможно, даже сейчас он планирует нанести удар в другом месте. Что, если его последняя ночная вылазка нужна была для отвода глаз? Найджел беспокойно поерзал. Было неприятно осознавать, что следующий выпад может целить в него. Преступник не знал жалости и до сих пор бил без промаха. Возможно, эту ночь безопаснее переждать на пивоварне, под присмотром полиции? Что ж, двум смертям не бывать. Умирать, так с музыкой.