Маленький городок в Германии. Секретный паломник (сборник) - Джон Ле Карре (1968, 1990)

– В тот день он пришел в канцелярию как обычно и пожелал мне доброго утра, как будто ничего не случилось. Я улыбнулась ему, и на этом все закончилось. Он выглядел бледным, но воспринял все мужественно… Был печален, но хорошо владел собой. Я поняла, что худшее позади… Так удачно сложилось, что ему как раз предложили поработать в референтуре, и, как я надеялась, это поможет ему выбросить из головы другие мысли. За следующую пару недель мы едва ли с ним и словом перемолвились. Я встречала его либо в посольстве, либо во время общественных мероприятий, и он казался вполне довольным жизнью. Не позволял себе даже намека ни на рождественский вечер, ни на историю с подарком. Порой на приемах с коктейлями он мог подойти и встать поближе ко мне, и я чувствовала… Он все еще хотел сойтись со мной. Иногда ловила на себе его взгляды. Женщина всегда чувствует такое, и я понимала: он не полностью утратил надежду. Он так смотрел на меня, что… Короче, у меня не оставалось сомнений. Просто не могла себе объяснить, почему не замечала таких взглядов прежде. Но я, однако, по-прежнему не давала ему повода на что-либо рассчитывать. Я приняла решение, и хотя порой меня посещало желание утешить его, я знала, что в конечном счете ничего путного из этого не выйдет, если я… дам ему хотя бы шанс. Кроме того, во мне жила уверенность: столь внезапно и… необъяснимо вспыхнувшее чувство столь же быстро пройдет.

– И оно прошло?

– Так продолжалось примерно две недели. И это начало действовать мне на нервы. Казалось, куда бы я ни отправилась, к кому бы меня ни пригласили, я непременно встречалась там с ним. Он даже не пытался со мной заговаривать. Просто все время смотрел. Стоило мне сдвинуться с места, и его взгляд следовал за мной… Эти его глаза! У него были очень темные глаза. А взгляд… Мне он представлялся исполненным духовности. Темно-карие глаза, как считают многие, способны навязать вам свою волю, сделать зависимой… Кончилось тем, что я стала почти бояться бывать где-либо. Должна признаться, мне тогда приходили в голову постыдные мысли. Я гадала, уж не читает ли он адресованных мне писем.

– А сейчас что вы об этом думаете?

– В канцелярии у каждого есть своя ячейка для телеграмм и писем. Сотрудники поочередно раскладывают входящую почту. А как и в Англии, здесь принято отправлять приглашения в незаклеенных конвертах. Так что он мог легко заглядывать в них.

– Почему вы считаете такую мысль постыдной?

– Потому что я ошибалась, вот почему, – резко ответила она. – Я прямо спросила его, и он заверил меня, что ничего подобного, конечно же, не делал.

– Понятно.

У нее появились почти наставительные интонации педагога, она заговорила тоном, не допускавшим возражений:

– Он бы никогда не пошел на такое. Это было противно его натуре, и он даже не рассматривал самой возможности. Словом, он категорически отрицал, что… преследовал меня. Я сама употребила подобное выражение, о чем сразу пожалела. Не представляю, как сумела выбрать столь неудачный термин. Он сказал, что просто соблюдал обычный распорядок общественной жизни, но если это беспокоит меня, готов все изменить. Отклонять впредь любые приглашения, не получив моего согласия на его присутствие. Ему менее всего хотелось как-то обременять меня.

– Значит, после выяснения отношений вы снова стали лишь друзьями?

Он заметил, как она отчаянно подыскивает лживые слова, наблюдал это неловкое балансирование на грани правды и вранья, потом решение признаться.

– После двадцать третьего января он больше ни разу не разговаривал со мной, – выпалила она наконец. Даже при тусклом освещении Тернер заметил, как по ее слегка обветренным щекам покатились слезы, когда она склонила голову, но тут же проворно прикрыла лицо ладонью. – Не могу продолжать. Неотвязно думаю о нем.

Тернер поднялся, открыл створку бара в буфете и налил половину большого стакана виски.