К несчастью, Джун была худшей продавщицей, какую можно найти, и испытывала отвращение к торговле. Я до сих пор помню ее в нашем маленьком офисе, сидящей за столом напротив клиента. Она показывала образцы рамок, увеличенные готовые снимки и свадебные альбомы – в общем, делала что могла. Она знала, как много зависит от продаж. Время от времени я открывал дверь, чтобы посмотреть, как у нее идут дела. Продала ли она хоть что-нибудь? Какое у нее настроение? Каждый раз я падал духом, потому что знал, что все это ее адски раздражает. Образцы были разложены на столе для всеобщего обозрения, однако хороших заказов было ничтожно мало.

Однажды Джун спросила: «Если ты так не любишь снимать чужие свадьбы, почему бы не брать за фотографии двадцать пять фунтов вместо десяти?» – «Не знаю, захочет ли кто-нибудь вообще иметь дело со мной за такую цену, – ответил я. – Нам нужны деньги, и десять фунтов сегодня лучше, чем двадцать пять фунтов неизвестно когда». Но она уговаривала меня до тех пор, пока я не согласился попробовать. Я увеличил цену более чем в два раза и обнаружил, что люди по-прежнему обращаются ко мне с заказами. Это было очень хорошо.

Мне больше не приходилось снимать на свадьбах. Я миновал этот этап и начал заниматься модными фотографиями и каталогами, но дела все равно шли неважно. Да и как они могли идти хорошо? Фотографу было очень трудно завоевать себе репутацию в Австралии. Спросом пользовались только подражания тому, что было модно в Америке.

Я получал регулярные заказы на съемку витрин в универсальном магазине Manton’s. По вечерам, когда Джун не играла в театре, она приходила помогать мне. Помню, что мы работали на холоде, под пронизывающим ветром, который почему-то всегда дул на Бурк-стрит. Мы брали с собой большой отрез черной ткани, и Джун держала его за моей спиной, чтобы убирать отражения с витринных окон. Я пользовался старой камерой Thornton-Pickard, приобретенной за восемь австралийских фунтов после увольнения из армии. Ее корпус был сделан из красного дерева, а объектив с огромными линзами оправлен в латунь – настоящий пластиночный фотоаппарат 1930-х годов. К камере прилагалось три кассеты. Я устанавливал камеру на шаткой старой треноге и снимал по очереди все витринные окна. Всего за один раз я делал шесть снимков – кассеты для фотопластинок были двусторонними. Потом я должен был вернуться в студию и перезарядить их, потому что у меня не было денег на запасные кассеты.

В самом Мельбурне никто не жил; все селились в пригородных домах. Если не считать театров, кинотеатров, концертов в городской ратуше и нескольких китайских и итальянских ресторанов, город совершенно пустел по вечерам. Я решил поселиться здесь.

Мы нашли подходящий меблированный дом на Рассел-стрит, который содержала чета англичан родом из центральных графств Великобритании. Я за бесценок снял единственную комнату на первом этаже с окном на улицу. Завтрак оставляли у двери на подносе. Единственная ванная комната днем была постоянно занята соседом-певцом, австралийским аборигеном по происхождению.

Из-за удушливой летней жары окно на улицу приходилось открывать на ночь. Однажды вечером после ужина я сидел в постели рядом с Джун и читал газету. Вдруг какой-то пьяница сунул голову в окно, облокотился на подоконник и сказал: «Только посмотрите на этого ублюдка: сидит в постели и читает какую-то паршивую газету!»

...

Мой Ford V8 в Мельбурне в начале 1950-х годов