Страницы моей жизни - Франсуаза Саган (2007)

Я не стану рассказывать, что было дальше, потому что мне самой еще не совсем ясно, как будет развиваться сюжет. Я знаю только, что написала три варианта начала этой истории и, признаться, измучилась, работая над ним; знаю, что три раза подряд отвергала его, настолько плохо оно было написано, – отсутствие музыкального ритма или гармонии превращало мое вступление в нечто сбивчивое и запутанное. И никакого поворота, позволяющего оборвать мои фразы, никакого толчка, чтобы выстроить их. Моим дорогим коллегам по литературе все это известно так же, как мне: эти бесплодные головоломки, эти булыжники, которые выдергиваешь из песка, скопившегося в твоей голове, и глаза, прозревшие вдруг на фразах, бездарность которых, конечно же, была ощутима и во время их написания, но теперь ты вдруг замечаешь обоснованность первоначального ощущения. И остаешься один на один с этим лепетом больного, наедине с собой и без таланта. Слова уже не более чем слова, а литература – времяпрепровождение, уготованное другим.

Невозможно передать словами ужас, который испытываешь, будучи не в силах делать то, что любишь больше всего на свете, особенно если составленный план, придуманные персонажи (хотя и знаешь, что они сами по себе будут меняться на протяжении романа) представляются тебе в десять раз менее интересными и в десять раз более далекими от того, что всегда мечтал сделать. Литература – женщина столь же торопливая, сколь терпеливая. Поистине жестока необходимость вновь начинать работу над книгой, первую главу которой ты оказалась неспособной написать в течение нескольких недель. Чувствуешь себя всемогущей и уязвимой, виновницей и жертвой этой ужасной и чреватой рецидивами болезни: беспомощность – оборотная сторона писательского ремесла, а в моем случае – оборотная сторона легкости, которая, как я считала, будет присуща мне всегда.

Не властен человек ни в чем: не властен в силе,

Ни в слабости, ни в сердце…[16]

Опять Аргон, всегда Аргон.

В конце романа «Поводок» на шоссе под Парижем Венсан узнает о самоубийстве жены. А когда кто-то убивает себя ради вас или из-за вас, тот, кто каждый день на ваших глазах страдал по вашей вине, потому что видел в вас – заблуждаясь – другого человека, а вы позволяли ему верить, что таковы и есть, тогда поневоле почувствуете себя виноватым. Даже если он целиком придумал вас (потому что от «вас» хотел получить только «вас»), даже если вы никогда ему не лгали, если предупреждали и искренне стремились раскрыть глаза на то, что «вы» есть и что есть в «вас», и признать, что больше ничего собой не представляете.

Быть может, будь вы потверже или, наоборот, не таким твердым… как знать! Возможно, вы, как говорится, здесь ни при чем, но из-за вас другое существо находится сейчас под землей, вместо того чтобы разгуливать под солнцем. И вам самим теперь не с кем поговорить, потому что нет больше рядом с вами не кого-то конкретно, а той чувствительной эмоциональной части вас самих, мирившихся с милым и беззаботным лицом, взирающим на вас из каждого зеркала. Нет целой части вас, ненавидевшего, к примеру, даже саму мысль о простуде, но при первом кашле получавшего порцию аспирина и сразу выздоравливавшего благодаря этим заботам… Нет той безразличной и обаятельной вашей части, что лишилась теперь надоедливого партнера, который убивал и спасал вас; в конце концов, нет той до настоящего времени беззаботной части, которая отныне и всегда будет искать того, кто больше не существует.

«Окольные пути»