Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем (1951-1963)

Интересно, почему он этого не делает? Ведь возникли те самые обстоятельства, которые он так долго старался предотвратить. Мидвичский кот оказался слишком большим для своего мешка. Почему же полковник не проявляет никаких признаков волнения? – Зиллейби снова погрузился в раздумье, тихонько постукивая тонкими пальцами по подлокотнику кресла.

Тут в комнату вошла Анжела. Видно, Зиллейби ощутил ее присутствие даже в той дали, куда увлекли его мысли, так как ему потребовалось лишь небольшое усилие, чтобы вернуться в реальное время и пространство и увидеть выражение лица своей жены.

– В чем дело, родная? – спросил он и добавил, вспомнив: – Я полагал, что ты уехала в Трайн, в госпиталь, отвезти гостинцы нашим больным.

– Отправилась, – ответила она. – И тут же вернулась. По-видимому, нам запрещено покидать деревню.

Зиллейби резко выпрямился в кресле.

– Абсурд! Не может же этот старый дурень арестовать все население! Как мировой судья… – начал он возмущенно.

– Это не сэр Джон. Это Дети. Они пикетируют все дороги и никому не разрешают уехать.

– Вот как! – воскликнул Зиллейби. – Это в высшей степени интересно. Любопытно было бы узнать…

– Черта с два любопытно! – ответила ему жена. – Это в высшей степени неприятно и в той же степени нагло. Кроме того, это страшно, – добавила она, – потому что совершенно непонятно, что за всем этим кроется.

Зиллейби спросил, каким путем Дети добиваются своего, и она объяснила, закончив так:

– Это касается только нас – я имею в виду жителей деревни. Посторонним разрешается уезжать и приезжать, когда им заблагорассудится.

– Но к насилию они не прибегают? – спросил он с беспокойством.

– Нет. Просто приходится останавливаться. Кое-кто пробовал было обращаться к полиции, но, конечно, расследования не дали результатов. Дети их не останавливают, не беспокоят, так что полицейские просто не понимают, из-за чего весь сыр-бор разгорелся. Вообще-то результат есть: тот, кто лишь краем уха слышал, будто все мидвичцы – недоумки, теперь в этом полностью убежден.

– Наверняка у них есть причина – у Детей, я имею в виду, – сказал Зиллейби.

Анжела взглянула на него с неприязнью.

– Вполне возможно, и, вероятно, это может представлять большой научный интерес, но в настоящую минуту меня занимает вовсе не это. Я хочу знать, каким образом блокада может быть прекращена.

– Дорогая, – стараясь успокоить ее, сказал Зиллейби, – твои чувства вполне понятны, но мы уже давно знаем, что, если Детям вздумается вмешаться в нашу жизнь, мы ничем им помешать не сможем. В данном случае, по причинам, о которых я не имею представления, они решили вмешаться.

– Но, Гордон, ведь речь идет об этих несчастных, что лежат в Трайне и которых хотят навестить родственники.

– Дорогая, я не вижу ничего, что бы ты могла сделать, разве что поискать кого-нибудь из Детей и попытаться, исходя из гуманных позиций, объяснить ему свою точку зрения. Он, возможно, рассмотрит твою просьбу, но результат будет зависеть от причин, толкнувших их на такую меру, не так ли?

Анжела смотрела на своего мужа без всякого удовольствия. Она уже готова была что-то ответить, но передумала и вышла из комнаты с весьма мрачным видом. Когда дверь закрылась, Зиллейби покачал головой.

– Высокомерие мужчины всегда имеет оттенок фанфаронства, женское же – куда тоньше. Мы – мужчины – порой, вспоминая о некогда могучих динозаврах, задумываемся над тем, когда, где и как закончится наше собственное бытие.