Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы - Джон Уиндем (1951-1963)

Можете вы, например, объяснить разнообразие человеческих рас с точки зрения существования этого единственного звана? Я, как бы ни напрягался, не могу. Не могу я представить и на более позднем этапе кочующее существо, которое порождает генетические линии, обладающие столь устойчивыми и отчетливыми расовыми признаками. На островах это еще могло произойти, но на континентах – никогда. На первый взгляд какое-то воздействие мог иметь климат, но тут же в голову приходит мысль, что монголоидные черты одинаковы от экватора до Северного полюса. Подумайте также о бесчисленных промежуточных типах, которые должны были бы существовать, а также о ничтожно малом количестве обнаруженных ископаемых останков. Подумайте о числе поколений, которое нам пришлось бы отсчитать, чтобы проследить белокожих, чернокожих, краснокожих и желтокожих к их общему предку, и вы придете к выводу, что там, где должны были бы остаться неисчислимые палеонтологические свидетельства этого процесса, оставленные многими миллионами наших «развивающихся» предков, имеется почему-то только огромное «белое пятно». Господи, да об истории развития рептилий мы знаем больше, чем об истории развития человека! Много-много лет назад мы уже составили полное эволюционное генеалогическое древо лошади. Если бы подобное было возможно для отражения эволюции человека, это было бы сделано уже давно. А что у нас есть? Всего лишь несколько – поразительно мало – разрозненных кусочков! Никто не знает, где и как они ложатся в общую картину эволюции человека, по той простой причине, что никакой общей картины и нет, а есть лишь одно предположение. Эти кусочки так же чужды нам, как мы – Детям.

В течение часа или около того я внимал разглагольствованиям по поводу обрывистой и гуманной филогении человечества, каковую Зиллейби закончил извинением за примитивность изложения предмета, который никак не может быть уложен в ту полудюжину предложений, кои он только что попытался мне сформулировать.

– Надеюсь, – закончил он, – вы все же усвоили, что широко распространенное представление имеет куда больше лакун, чем твердо установленных фактов.

– Но если отбросить его, то что же останется? – спросил я.

– Не знаю, – сознался Зиллейби. – Но я отказываюсь принимать на веру плохую теорию только потому, что лучшей нет, и не считаю, что отсутствие доказательств – надежный аргумент для отрицания какой-либо другой теории, от кого бы это отрицание ни исходило. В результате я не расцениваю появление Детей как нечто более удивительное, чем существование разнообразных человеческих рас, которые, на мой взгляд, возникли уже полностью сформировавшимися или, во всяком случае, без четкой истории своего происхождения.

Столь жиденький вывод был настолько не характерен для Зиллейби, что я заподозрил наличие у него собственной теории.

Зиллейби покачал головой.