Трижды пестрый кот мяукнул - Алан Брэдли (2016)

Все, что осталось от усадьбы, – готический охотничий домик, и даже он был в прискорбном состоянии. Ковер из черно-зеленого мха покрывал просевшую крышу, косяк сгнил, окна смотрели невидящими глазами. От водосточных желобов мало что осталось, и с этих останков капала вода, издавая унылое «кап-кап-кап».

«Странное жилье для умелого плотника», – подумала я. Должно быть, старая поговорка справедлива: «Сапожник без сапог».

А без чего живут дети Хэвиленда де Люса?

Эта часть моего мозга отключилась.

Под деревьями стоял древний седан «Остин». Судя по количеству птичьего дерьма на нем, седан давно уже был не на ходу. Я быстро заглянула в его грязные окна и заметила водительские перчатки – одну на сиденье, вторую на полу. Больше ничего.

Я развернулась и, шаркая по мокрым листьям, побрела к дому.

Дернула за старомодный колокольчик, и где-то внутри раздался удивительно громкий и резкий звонок.

На случай если кто-то наблюдает за мной в глазок, я достала конверт из-под плаща и попыталась изобразить крайнюю сосредоточенность: одна рука чуть согнута в локте и поднята, брови изогнуты, губы слегка поджаты – что-то между почтальоном и Белым кроликом из «Алисы в Стране чудес».

Водосточные желоба продолжали жалобное «кап-кап-кап».

Я снова позвонила.

– Мистер Сэмбридж, – окликнула я. – Мистер Сэмбридж… вы дома?

Ответа нет.

– Мистер Сэмбридж, меня зовут Флавия де Люс. Я принесла кое-что от викария.

«Кое-что», как мне казалось, звучит более заманчиво, чем «письмо». «Кое-что» может оказаться деньгами, например.

Но я напрасно упражнялась в выборе слов: мистер Сэмбридж не отвечал.

Конечно, можно было просунуть письмо в почтовую щель, но это не метод Флавии де Люс. Синтия дала мне поручение, и я выполню его во что бы то ни стало. Это вопрос чести и, буду честна сама с собою, любопытства.

Я отодвинула заслонку, придвинулась к глазку и увидела крашеную кирпичную стену, в которой был один-единственный крюк, на котором висела широкая куртка вроде тех, которые носят лесники.

– Есть тут кто-нибудь? – произнесла я прямо в глазок. – Мистер Сэмбридж!

Я подергала дверь, ни на что особо не надеясь, но, к моему удивлению, она легко подалась, и я вошла.

Если не считать крошечную прихожую, предназначенную для того, чтобы препятствовать ветру дуть прямо в дом, первый этаж представлял собой одну большую комнату, и было очевидно, что это столярная лавка Сэмбриджа. В воздухе чувствовался запах свежего дерева и зеленого леса.

У окна располагался стол, заваленный ножами, рубанками, пилами и другими разнообразными режущими инструментами: с плоскими, изогнутыми и V-образными лезвиями. Еще там были тиски и клещи разных размеров.

На полке стоял великолепный орел из дуба, еще не законченный. Его огромные крылья распростерлись в стороны, клюв распахнут в безмолвном крике, перья взъерошены, словно он защищает свое гнездо. Это будущий аналой, поняла я, а орел – символ святого Иоанна Евангелиста.

Когда ее установят в церкви, для которой она предназначена, эта птица будет внушать тайный ужас детям, выстраивающимся перед ней в ожидании первого причастия. Может, таков и был тайный замысел. Даже у меня волоски на шее приподнялись.

Без сомнения, мистер Сэмбридж – гениальный резчик по дереву и художник.

Маленькая кухонная плита, раковина с грязной посудой, кран подтекает с таким же «кап-кап», что и водосточные желоба, а на стене ему вторят тикающие часы с кукушкой.

Тик… так… тик… так… кап… тик… так… кап… так…

И так далее.

Стрелки часов показывали десять часов три минуты.

На первом этаже обнаружились несколько книг и погасший камин. Узкая лестница вела на второй этаж.

– Эй! – снова окликнула я, поставив ногу на первую ступеньку.

Должно быть, этот человек необыкновенно крепко спит.

Или он пьян. Все может быть. Пусть даже он вырезает евангельских орлов.

– Мистер Сэмбридж?