Вкус листьев коки - Карин Мюллер (2010)

Вышел хозяин, помог нам спешиться, и на секунду я действительно поверила, что мы – путники на древней тропе, остановившиеся на ночь в одной из инкских времянок.

Хозяина звали Виллерман. Он пригласил нас присесть у огня, а сам сварил кофе и картофель на ужин. Виллерман двадцать лет проработал администратором в Лиме. Представив, что двоим его сыновьям придется провести детство в цементных джунглях, дыша смогом, он отправился «на покой» в Леймебамбу и зажил куда более трудной жизнью крестьянина вместе с женой.

Можно ли дать нормальное воспитание детям в старых каменных стенах, без водопровода и электричества? Вскоре я это узнала. Хуан-Габриэль, двенадцатилетний сын Виллермана, ходил взад-вперед по земляному полу хижины. Он взывал к небесам. Смеялся и плакал. Целый час я как завороженная смотрела, как он декламирует стихи испанских поэтов. Он все их знал наизусть.

Мы поднялись с рассветом, позавтракали слабым кофе и холодной картошкой и отправились в город мертвых. Дьябловаси – дом дьявола – так называли огромный утес, усеянный сотнями усыпальниц, в каждой из которых нашла вечное пристанище улыбающаяся мумия в саване.

Издалека отвесная скала казалась гладкой и одноцветной. Приблизившись, я увидела россыпь разноцветных вкраплений. Постепенно они обрели очертания окон и дверей, окруженных великолепной каменной кладкой, сливавшейся с трещинами в скале, точно умело наложенный грим. Подойдя еще ближе, я увидела черепа с пустыми улыбками, таращившиеся на меня со своих порогов; изредка виднелись и голые ребра торсов, облокотившихся о наружную стену.

Мы пробирались сквозь колючие заросли к подножию утеса. Земля под нашими ногами была сплошь усыпана черепами. Казалось, они вросли в землю; из их глазниц высовывались щупальца переплетенных лиан. Мы шли, перешагивая через скелеты со сломанными костями: их сбросили со скал расхитители гробниц в лихорадочных поисках керамики и прочих артефактов, которые можно сбыть на черном рынке. У некоторых безголовые туловища по-прежнему обтягивала прозрачная кожа, и большинство было обернуто бесценными тканями. Я коснулась тонкой полоски великолепного тканого полотна. Оно промокло от дождя и уже начало подгнивать с одной стороны.

Бочком по краю утеса я пробралась к первому ярусу усыпальниц, но все они были разграблены. Федерико сказал, что у сотрудников перуанского Института культуры нет необходимого оборудования, чтобы спуститься со скалы на веревке, поэтому никто не знает, пострадали ли от мародеров усыпальницы верхнего яруса. Увы, современные грабители были столь же изобретательны, как их предки чачапоя. Вряд ли и в верхних могилах осталось хоть что-то ценное.

Перед уходом я спросила Федерико, можно ли собрать самые красивые ткани, валяющиеся на земле, и отнести их в музей Леймебамбы. Он покачал головой.

– Если возьмем что-нибудь без особого разрешения и подтверждения правительства, нас могут обвинить во всех кражах, когда-либо совершенных в этом месте.

– А долго получать такое разрешение?

– На вывоз археологических ценностей? – Он пожал плечами. – Думаю, год.

Полотно, которому шестьсот лет, гниет, потому что так положено по закону. Мы пришла в голову мысль о том, чтобы тайком спрятать кусочек в рюкзак, отвезти домой, повесить в рамку на стену в гостиной – почему бы и нет? Несколько месяцев дождей, и оно сгинет навсегда. Но память о мародерах и ущербе, который они нанесли, навеки запятнала его красоту. Я положила полоску ткани на землю и отвернулась.

Мы вернулись в дом Виллермана, где нас встретили как вновь обретенных родственников. Это был идеальный дом – построенный из инкского камня и наполненный теплом, смехом, гостеприимством. Только вот Хуана-Габриэля не оказалось дома. Утром он уехал в Леймебамбу, захватив с собой лишь нож и плащ. Отец ничуть не волновался. Его сын, сказал он с веселой искоркой в глазах, способен повторить наше восьмичасовое путешествие меньше чем за три часа.