Спартак - Рафаэлло Джованьоли (1874)

– Приветствую всех вас! – проговорила Валерия спустя минуту, в продолжение которой она успела окинуть быстрым взглядом огромную залу и вполне овладеть собой. – Да хранят боги непобедимого Суллу и его друзей!

Тем временем она успела обменяться взглядом со Спартаком, который, бросив все, не сводил с нее глаз. Появление ее казалось ему в эту минуту чем-то сверхъестественным, как если бы она сошла с небес.

От Валерии не укрылось положение, которое занимала возле ее мужа Ювентина, и ее внезапное исчезновение, но матрона скрыла свое негодование и приблизилась к ложу Суллы. Тому удалось наконец подняться на ноги, но он сильно покачивался, и ясно было, что ему недолго удастся продержаться в этом положении. Казалось, он все еще не мог надивиться появлению своей жены в такой час и в таком месте и время от времени подозрительно посматривал на нее сонными, полузакрытыми глазами. Валерия заметила эти взгляды и сказала ему, улыбаясь:

– Ты столько раз приглашал меня прийти в триклиний, что сегодня, не будучи в состоянии заснуть и слыша долетающие до меня клики пирующих, я решилась надеть пиршественное платье и прийти распить с вами чашу дружбы. Надо было к тому же увести тебя в твои покои, так как твое здоровье не позволяет тебе оставаться здесь за полночь. Но, идя сюда, я слышала звон мечей и вижу теперь трупы. Что это значит? – спросила она с негодованием, возвысив голос. – Или вам мало бесчисленных жертв, погибающих в цирках и амфитеатрах? Вы восстанавливаете старый варварский обычай, чтобы пировать и пьянствовать перед лицом смерти и подражать пьяными губами конвульсиям агонии и отчаяния, искажающим уста умирающих?

Все молчали, опустив головы, и сам Сулла, сначала что-то бормотавший, испускал теперь только односложные звуки, а потом и вовсе замолчал, как бы сознавая свою вину. Лишь гладиаторы, а в особенности Спартак с Арториксом, глядели на матрону глазами, полными любви и благодарности.

– Эй! – вскричала она, обращаясь к рабам. – Уберите немедленно трупы и похороните этих несчастных, а пол вымойте и окропите благовонными маслами; Муринскую чашу Суллы наполните фалернским и обнесите гостей чашей дружбы.

Пока рабы исполняли приказания Валерии, гладиаторы удалились.

Чаша дружбы обошла гостей среди гробового молчания, и лишь очень немногие из них осыпали в нее лепестки из своих розовых венков. Затем все, молча и пошатываясь, начали расходиться из триклиния – кто по комнатам для гостей, имевшимся в этом обширном доме, а кто домой, в ближние Кумы.

Сулла снова завалился на обеденное ложе и молчал, как будто погруженный в думы, но, в сущности, отупевший от пьянства. Валерия стала трясти его, говоря:

– Ну, что же? Уже за полночь. Соберешься ли ты пойти в свою спальню?

При этих словах Сулла приподнял отяжелевшие веки, медленно повернул лицо к жене и, еле ворочая языком, пробормотал:

– И ты… разогнала… моих гостей… Смеешь мешать… моим… забавам… Клянусь Юпитером!.. Это посягательство на всемогущество Суллы Счастливого… Эпафродита… диктатора… Клянусь всеми богами!.. я… владыка Рима… целого мира… и надо мной командовать!.. Не хочу!.. не хочу!..

Стеклянные зрачки его расширились, он попытался напрячь волю с целью собрать силы, заставить повиноваться свой язык, скованный опьянением, но голова снова тяжело свесилась на грудь.

Валерия глядела на него со смешанным чувством жалости и презрения. Но вдруг Сулла повернулся, приподнял голову и проговорил:

– Метробий!.. Где ты, мой милый Метробий?.. Приди ко мне на помощь… я хочу развестись, прогнать эту… пускай уносит и ребенка, которым она беременна… я не хочу признавать его своим…

В черных глазах Валерии сверкнуло негодование, и она с угрожающим видом сделала шаг к мужу, но тотчас с отвращением остановилась и крикнула:

– Эй! Кризогон! Позови рабов и вели им перенести твоего пьяного и грязного господина в его спальню.