Обеспокоенная подруга только что сообщила мне из Англии, что в книге ее сына по экономике приводится следующий факт: каждый год госпитализируют 650 парижан из-за несчастных случаев, виной чему собачьи фекалии. После того, как я прожила здесь почти два месяца, меня ничуть не удивила эта информация. К счастью, мы (пока что) не входим в число пострадавших.

* * *

Я шла домой в сумерках, и все прохожие отщипывали от багетов. Тротуар выглядел так, будто сотни потерявшихся детей разбрасывают крошки, чтобы потом найти дорогу домой.

* * *

Главная соперница Анны, Домитилла, только что вернулась с похорон своей бабушки в Италии. Когда Домитилла оторвала взгляд от гроба, то, посмотрев вверх, увидела Иисуса, висящего в воздухе. Комментарий Анны: «Я была сильно удивлена, услышав такое». Но другой одноклассник, Винченцо, вступил в разговор и сказал, что знает мальчика, у которого совсем нет ног. Он пошел в церковь и помолился, а после того, как увидел в воздухе мужчину с седой бородой, встал и пошел. «И это даже лучше, чем просто увидеть Иисуса», — заключила Анна.

* * *

Моя издательница заехала в Париж по пути на книжную ярмарку во Франкфурте. Она пригласила меня на ланч в «Брассери Липп»,[21] где каждый день завтракали Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр. Я ела какой-то темный рыбный суп, очень вкусный, и выпила слишком много вина. Мы беседовали о кулинарных книгах и о нашей жизни до детей.

* * *

Люди здесь целуются все время: романтично, печально, нежно, страстно, здороваясь и прощаясь. Они целуются на берегах Сены, под мостами, на углу улиц, в метро. До вчерашнего дня я не подозревала, что Анна это замечает. Дело было так: я высказала предположение, что, возможно, ситуация в ее классе с матерью-одиночкой объясняется разводом. Анна со мной не согласилась. «Они здесь не разводятся, — заметила она. — Это все из-за того, что они так много целуются».

* * *

Очень ранним утром свет исходит лишь из закрытых пекарен. Стулья поставлены вверх ножками на столы, но запах свежеиспеченного хлеба — словно приглашение.

Выволочка от Диора

В начальной школе Мэдисон я носила исключительно платья. Даже если на улице был глубокий снег, мы с сестрой снимали в школьном вестибюле теплые комбинезоны, под которыми обнаруживались шерстяные колготки. В глазах моей матери мы были юными леди, а леди носят платья, надевают белые перчатки в церковь, шляпы на Пасху и спят в длинных фланелевых ночных рубашках.

Обычно она сама шила эти платья по выкройкам «Симплисити»,[22] к которым прилагались иллюстрации. На них были изображены невероятно стройные девицы с неестественно длинными ногами. Этими рисунками был завален дом, и стильный пояс, охватывающий бедра нарисованной девушки в платье из шотландки, никогда не удавался в маминой интерпретации. К тому времени, когда мне исполнилось десять, у меня появились приступы вожделения к тряпкам. Даже сейчас, столько лет спустя, я помню некоторые предметы туалета, которых страстно желала в 1974 году. Моя одноклассница Рейчел Ларсон, конечно, забыла свои джинсы с джинсовой курткой, в которых появилась в первый учебный день в четвертом классе.

Я не забыла.

Только после поступления в среднюю школу мне позволили купить экзотическую вещь, а именно — брюки. Это были оранжевые с подпалинами брюки клеш из вельвета. Недавно я осознала, что и теперь, когда мне скоро стукнет пятьдесят, все еще ношу версию тех же брюк клеш.