Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад (2009)

Затем убрал фотки обратно в коробку, положил сверху все остальное, и тут мне в глаза бросилась еще одна вырезка – черно-белая фотография из Los Angeles Times. На ней я был снят в инвалидном кресле: раздувшееся лицо в бинтах, глаз подбит, на правой руке – массивная повязка.

«А ведь все это уже кажется сном», – подумал я, как будто произошло с кем-то другим.

Я вздохнул, и у меня перехватило горло, а грудь обдало жаром, так что пришлось сесть на пол и привалиться спиной к стене.

«Ничего страшного, – сказал я себе. – Все с тобой в порядке. Ты в норме».

Люди считали меня очень стойким – ведь я спустился с той горы. А мрачные чувства, которые теснятся во мне и терзают изнутри… что ж, их нужно преодолеть, и все тут. Вот отец умел справляться с ранеными чувствами. Избавляться от них. Двигаться дальше. Нужно просто пересмотреть свое отношение к тому, что кажется плохим. Я знал, как это сделать, и начал читать статью под фотографией, словно ища подтверждения тому, что я очень даже в норме.

«Мы решили, что нужно идти – иначе замерзнем насмерть…» Мой взгляд споткнулся об эту фразу. На меня обрушилась лавина образов, и, как я ни пытался отогнать их, все было напрасно. Я увидел себя там, в горах. Вот я говорю Сандре, что нам надо идти. Она не хотела. Но я ее заставил. А потом она поскользнулась, и я слишком далеко протянул руки, просчитался, и Сандра исчезла в тумане.

Голову и грудь сдавило от боли. Я начал тереться спиной о стену, и поверхность карябала мне кожу, а я все терся и терся и смог остановиться только усилием воли. «Успокойся, парень!»

В горле пересохло, я попил воды из раковины на кухне. Жидкость промыла меня насквозь и осела где-то в ногах, как и все остальное. Я плеснул воды в лицо, но квелость не прошла. Спускаясь по лестнице, я ощутил боль в бедрах. Тогда я забрался в постель и уснул.

Проснулся я весь в жару. Если бы я позволил Сандре остаться под крылом, она могла бы выжить!

Я схватил стоявший возле кровати пустой стакан и запустил его в стену. Он вдребезги разбился об стол.

Я посмотрел на костяшки пальцев: кожу покрывали вспученные рубцы, похожие на волдыри.

«Прекрати об этом думать!» – и я спрыгнул с постели.

Смел осколки стекла со стола в мусорное ведро. Несколько кусочков упали в приоткрытый выдвижной ящик. Я выдвинул его до конца, чтобы достать стекло. Из шкафа на меня уставился пластмассовый индеец, которого отец купил мне в Таосе.

Раньше я частенько смотрел на него и думал, что, если мой отец умрет, я тоже не захочу больше жить.

– Он погиб, когда вез меня кататься на лыжах, – сообщил я индейцу.

Я задвинул ящик и вышел из комнаты. Запихнул газетные вырезки обратно в коробку и засунул ее обратно в угол кладовки под гаражом. А потом свалился с гриппом на неделю.

* * *

Рохлофф и ребята из школьной компании сообщали мне по телефону о большом зимнем свэле. Температура у меня наконец-то спала, и описания великолепных пиков, первоклассных чашевидных волн и резких поворотов всю неделю разжигали мою страсть. К вечеру четверга я дошел до полного исступления.

На ужин мама приготовила курицу в меду, дикий рис и свой фирменный салат. Пока она накрывала на стол, я ждал в своей комнате. После ужина вымыл посуду, пошел в гостиную, где мама с Ником смотрели выпуск новостей, и обратился к ним с такими словами:

– Послушайте, вы должны меня понять.

Я развел руки широко в стороны, как будто удерживал пляжный мяч.

– Поймите же, мне необходимо заниматься серфингом, – продолжал я. – Серфинг заставляет мое сердце биться; это неотъемлемая часть меня, и без него я просто не в состоянии жить. Я словно засыхаю изнутри, и это ужасное чувство.

Санни ловила каждое мое слово. Я указал на нее рукой: