Империя тишины - Кристофер Руоккио (2018)

Я очнулся и увидел перед собой нарисованные созвездия. Черные планки, вставленные в кремовую штукатурку, и названия звезд, сверкающие на бронзовых табличках. Садальсууд, Гельветиос… – созвездие Арма, «щит», а сразу за ним Астранавис – «звездолет». Моя комната с купольным потолком – дань уважения небесам Делоса. Это плохо. Я же умер. Откуда тогда взялась моя комната? Я попытался пошевелиться, но не сумел. Движение лишь пробудило глухую боль в костях. Впрочем, голову я все-таки смог повернуть. Сутулый человек в зеленой одежде сидел неподалеку от меня, склонившись, словно в молитве. Или в дремоте. За ним виднелись знакомые книжные полки, игровой пульт, голографический экран и картина с разбившимся звездолетом, исполненная белой краской на черном холсте. Подлинный Рудас, тот самый.

– Гибсон, – попытался произнести я, но из горла вырвался только стон.

Выпучив глаза, я посмотрел на устройство, охватывающее мое предплечье. Оно напоминало латную рукавицу или руку скелета, свободный набор металлических пластин в форме лепестков орхидеи… или какое-то средневековое пыточное приспособление.

– Гибсон…

На этот раз мне удалось воспроизвести слабое подобие слова. Гибкие иглы, толщиной с волосок, прижимали рукавицу к моей изувеченной руке. Похожее устройство, только более плотно подогнанное, окружало мои ребра; оборудование дышало жаром. Кто-то привязал ремнями мои ноги и здоровую руку к кровати, чтобы защитить от резких движений поврежденные части тела. Я представил, как эти гибкие иглы проходят сквозь мои кости, словно корни сквозь землю, ускоряя процесс лечения.

Старик шевельнулся с преувеличенной медлительностью очнувшегося от забытья усталого человека и крякнул, как скрипучее дерево. Трость соскользнула с его колен и ударилась бронзовым набалдашником о кафельный пол. Гибсон не стал поднимать ее, а подался вперед с выражением лица, которое можно было бы назвать волнением, не будь он схоластом.

– Ты очнулся, – сказал мой учитель.

Я хотел пожать плечами, но из-за этого проклятое приспособление на груди и предплечье натянулось, и мне удалось лишь выдохнуть сквозь зубы:

– Да.

– Во имя Земли, зачем ты отправился в город совсем один?

Его голос не казался сердитым. Схоласт никогда не сердится. Он первым делом учится подавлять эмоции ради возвеличивания стоического разума над человеческими порывами. И все же… все же я видел тревогу в его серых затуманенных глазах и в морщинках по углам тонкого, как лист бумаги, рта. Как долго он просидел здесь, сгорбившись в кресле?

Я шумно вдохнул и вместо ответа пробормотал:

– Как долго?

Но неразборчиво, невнятно. Высокий старик с кряхтением наклонился и подобрал упавшую трость.

– Около пяти дней. Тебя принесли уже почти мертвым. Первые сутки ты провел между жизнью и смертью, пока Тор Альма восстанавливала поврежденные мозговые ткани.

– Поврежденные? – Я невольно нахмурил брови.

Гибсон слегка улыбнулся:

– Никто не заметит разницы.

– Это шутка?

Старик посмотрел на меня и произнес:

– Альма сказала, что ты должен полностью поправиться. Она знает свое дело.

Я махнул здоровой рукой, натянув ремни. Казалось, какой-то извращенный хирург набил мою голову ватой и промыл чистым спиртом – настолько легкой она сейчас была, и только веки моргали.

– Лучше б я умер, – вздохнул я, падая затылком на подушку.

Схоласт, приподняв нависшие брови, скользнул взглядом по моему лицу:

– Не говори так больше, – и посмотрел мимо меня на узкое окно, выходившее к морю.

– Вы же знаете, что я не это имел в виду, – оправдался я.

– Знаю, – кивнул он, обхватив длинными узловатыми пальцами ручку трости.

Я снова попробовал шевельнуться, но Гибсон опустил руку мне на плечо:

– Лежи спокойно, молодой мастер.

Не послушав его, я попытался сесть, но от боли, вспыхнувшей белым пятном перед глазами, потерял сознание.