Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уэйр (2006)

— Ерунда! И наша партия не расстроится! — резко возражаю я. — Твой долг об этом позаботиться. А я исполню свой долг. Раз ты беспокоишься, как бы Джейн не стала казаться слишком умной, я продолжу прививать ей женские добродетели, то есть скромность и послушание. Все упрямство — а я знаю, что оно в ней сидит, — будет из нее выбито. Я сделаю ее в первую очередь покорной и смиренной пред волей ее будущего мужа. Тогда она будет готова принять не только великое будущее, которое, без сомнения, ее ожидает, но и любое другое, что Господь пошлет ей, если ты не исполнишь своего долга.

— Фрэнсис, ради бога, умерь свой пыл, — ворчит Генри.

— Я делаю это для всех нас, — говорю я. — Разве ты не хочешь подняться выше благодаря этому браку? Ты ведь не меньше моего хочешь, чтобы наша дочь стала королевой. Я полагаюсь на тебя, Генри. Бог помогает тем, кто помогает себе сам, и с Его помощью мы обязательно это исполним, я тебе обещаю.

Леди Джейн Грей

Вестминстер, август 1543 года.

Мои родители прислали за нами, велев всем вместе с прислугой переезжать в Лондон, чтобы поселиться в Дорсет-хаусе, нашей городской усадьбе у Вестминстера. Дом с внутренним двором построен не меньше ста лет назад, но милорд и миледи недавно и задорого его обновили. Теперь там уютные комнаты с обшитыми льном стенами, богатыми гардинами и полированной дубовой мебелью и наш семейный герб в оконных стеклах. Вокруг дома разбиты сады, но они маленькие, если сравнивать их с садами в Брэдгейте, в окружении чудесных обширных парков и отвесных скал.

Миссис Эллен не слишком здесь нравится.

— Тут нездоровый для вас, детей, воздух, не то что в Лестершире, — ворчит она. — А Лондон такой грязный, шумный, многолюдный. А Вестминстер? Подумать только, сколько болезней кишит в этих темных узких улочках. А дома — некоторые просто лачуги! Нет, это не место для детей, да и вообще плохое место.

Мне так не кажется. Мне нравится Лондон. Здесь так много можно увидеть и услышать, столько всего происходит, столько новых впечатлений. В кои-то веки я разделяю мнение матушки, а не няни, ибо миледи настояла, чтобы нас каждый день подолгу водили гулять и мы могли бы посмотреть город.

После Брэдгейта Лондон кажется мне огромным, но увлекательным. Я зачарованно разглядываю его жителей — богатых купцов и их жен, подражающих аристократам, в бархате и мехах с золотыми цепями; пухлых священников в черных и белых рясах с распятьями, отделанными драгоценными камнями, всегда готовых одарить благословением хорошо одетого ребенка; крикливых уличных торговцев, в грубых домотканых и шерстяных одеждах, сующих мне пирожок, пока миссис Эллен выбирает товар; нищих, лежащих на улицах, оголяющих свои язвы и обрубки, клянчащих подаяние и с благодарностью принимающих от меня пенни. Я уже сбилась со счета, сколько церквей я увидела, в скольких лавках я побывала, сколько мне показали свертков прекрасной материи, сколько всяческих безделушек и сколько улиц мне пришлось прошагать. Я глазела на величественный дворец короля в окрестностях Уайтхолла, развалины старого замка в Вестминстере, сгоревшего много лет назад, прекрасное аббатство, носящее имя святого Петра, где коронуют всех английских монархов, и собор Святого Павла, самое большое здание из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Я никогда не наблюдала столько чудес в одном месте.

Но сегодня особенный день. Батюшка ведет нас в типографию, которую основал мастер Уильям Какстон примерно семьдесят лет назад. Милорд объясняет нам, что раньше она находилась возле Вестминстерского аббатства, но после смерти господина Какстона его печатный станок унаследовал Винкин де Ворд, который перевез его в дом под знаком Солнца у церкви Святой Бригитты на Флит-стрит.