Золотой Лис - Уилбур Смит (1990)

Никки сидел на голубом одеяле посередине зеленого газона. На нем был только подгузник. Сидел самостоятельно, без поддержки, и она вспомнила, что ему уже почти семь месяцев. Он заметно вырос, щеки утратили младенческую пухлость, руки и ноги вытянулись и пополнели. Волосы стали длиннее и гуще, их темные завитки свешивались на лоб. Он недоуменно глядел в объектив, но в уголках рта пряталась улыбка, а широко открытые глаза были чистыми и зелеными, как изумруды.

— О Боже! Он стал еще красивее! — воскликнула она, рассматривая фотографию на свет, чтобы не упустить ни единой детали. — Так вырос и уже сам сидит. Моя маленькая мартышка. — Прикоснулась к снимку и с ужасом увидела, что на гладкой поверхности фотографии остался отпечаток пальца. Осторожно стерла его «клинексом». — Мой малыш, — прошептала она, чувствуя, как боль утраты с новой силой терзает ее сердце. — О, мой малыш!

Заходящее солнце коснулась линии горизонта, готовое скрыться в бескрайних водах Атлантики, когда Изабелла, наконец, смогла прийти в себя. Только тогда, пряча фотографию обратно в конверт, сообразила, что там есть еще какие-то бумаги.

Первым делом обнаружила фотокопию страницы, взятой, по всей видимости, из детской медицинской карты, однако название и адрес клиники, где она была сделана, были изъяты. Текст на испанском.

Сверху красовалось его имя, Николас Мигель Рамон де Мачадо; затем шли дата рождения и записи еженедельных осмотров в клинике. Каждая запись имела дату, сведения вносились разными почерками и были заверены подписями врачей или медсестер клиники.

Здесь было все: вес, питание, отметки дантиста. Изабелла прочла, что 15 июля его лечили от сыпи, которую врач диагностировал как потницу, а спустя две недели от легкого афтозного стоматита. В целом же мальчик был совершенно здоров, и его развитие шло безо всяких отклонений. Она ощутила прилив материнской гордости, узнав, что в четыре месяца у него прорезались первые два зуба и что он весит уже почти шестнадцать килограммов.

Затем Изабелла достала из конверта последний сложенный пополам листок бумаги и моментально узнал почерк. Письмо было написано по-испански, четким, уверенным почерком Адры.

«Сеньорита Белла,

Никки растет и с каждым днем становится все сильнее и смышленее. Характер у него, как у быка на корриде. Он бегает на четвереньках почти так же быстро, как я на своих двоих, и я полагаю, что в самое ближайшее время он встанет на ноги и начнет ходить.

Его первым словом было «мама»; я каждый день рассказываю ему, какая вы красивая и что однажды вы приедете к нему. Пока еще он не понимает моих слов, но скоро поймет.

Я часто думаю о вас, сеньорита. Поверьте, Никки для меня дороже жизни. Пожалуйста, не делайте ничего, что могло бы ему повредить.

С уважением, Адра Оливарес».

Угроза, содержавшаяся в этой последней фразе, острым ножом полоснула по сердцу; то, что она была облечена в столь мягкую форму, делало ее еще более зловещей. И именно в тот момент Изабелла поняла, что никогда не посмеет открыться кому бы то ни было — ни отцу, ни бабушке, ни даже Майклу.

И вот теперь она на секунду заколебалась, взявшись за ручку двери своей спальни. «Мне придется солгать тебе, Микки. Прости меня. Возможно, когда-нибудь ты узнаешь правду». На мгновение прислушалась, но в огромном доме царила тишина; тогда повернула ручку и осторожно открыла дверь.

Длинный коридор был пуст; только ночные бра, прикрепленные к обитым деревом стенам, озаряли его неярким светом. Босые ноги Изабеллы бесшумно ступали по персидским коврам, устилавшим паркетный пол. Поскольку Майкл был редким гостем в Велтевредене, то обычно занимал свою старую комнату в детском крыле.

Он читал, сидя в постели. Как только она вошла, тут же положил книгу на столик у кровати и откинул одеяло, освобождая для нее место.