Жажда - Нил Шустерман, Джеррод Шустерман (2018)

– Мне нравится! – говорит Гарретт. – Вкусно и хрустит.

Ничего удивительного, что Гарретту нравится. По какой-то причине в еде он сохранил младенческие привычки. Иногда тайком ест вишневую помаду для губ и сырые макароны. Причем необязательно в такой последовательности.

– Очень вкусно, – произношу и я. К сожалению, отец всегда понимает, когда я говорю неправду, но на этот раз, надеюсь, он оценит мою ложь…

Похрустев пару минут, дядя Базилик нарушает молчание.

– По крайней мере, вода холодная, – говорит он, и все смеются. Это неконтролируемый смех, подобный икоте, но я начинаю чувствовать себя гораздо лучше. Если раньше я просто делала вид, что мне нравится приготовленная родителями лазанья, то теперь она мне вполне по душе.

И тут начал мигать свет. Погас и вновь загорелся.

Темно было лишь секунду. Может быть, даже меньше. Но все прекратили есть и застыли. Что за выражение у нас на лицах? Ждем еще одной катастрофы? На сей раз с электричеством? Но ничего не происходит. Свет включается и уже не гаснет. Но это ничего не меняет. И все электрочасы в доме сердито показывают двенадцать часов.

Я смотрю на отца и вижу, что в первый раз за последнее время он серьезно обеспокоен. На лице его такое же выражение, как было тогда, когда единственный раз ему все-таки пришло в голову позвать врача, после чего его сразу же отправили в больницу резать аппендикс.

Мы сидим за столом, словно в ловушке, с вилками в руках. По какой-то причине я боюсь встретиться с кем-либо взглядом, а потому опускаю голову и ем. Через несколько мгновений осознаю, что все заняты тем же. Мы торопливо забрасываем в себя еду, словно испуганные животные. Так продолжается до тех пор, пока наши тарелки не пустеют. Не потому, что мы по-настоящему голодны, но потому, что никто не хочет вновь видеть на лице отца это выражение.

Когда несколько часов спустя я собираюсь ложиться спать, то снаружи слышу движение. Это дядя Базилик. Окна моей комнаты смотрят на улицу, а потому я всегда знаю, кто у нас приходит и уходит. Проверяю часы. Полночь – необычное время для того, чтобы куда-то уезжать. Спускаюсь вниз и застаю дядю, который грузит вещи в кузов своего пикапа.

– Не хотел тебя будить, – говорит дядя виноватым голосом.

– Ты что, уезжаешь? – спрашиваю я.

Дядя, продолжая смущенно улыбаться, смотрит на меня.

– Лишь на несколько дней, – говорит он, хотя его гигантский чемодан с одеждой убеждает меня в обратном. Все это в точности, как с Софией.

– К тому же, – продолжает он, – я забрал комнату у твоего брата. Да и не хочу расходовать вашу воду.

Все последние годы дядя, живя в нашем доме, чувствовал себя неловко. История же с исчерпанием ресурсов добавила новое измерение в его от нас зависимость. Но, как мне думается, последней каплей оказалось вечернее отключение электричества.

– И куда же ты поедешь? – спрашиваю я.

– К Дафне, – отвечает дядя, не поднимая глаз. – Она все еще живет в своем большом доме в Голубином каньоне. Говорит, у них пока есть вода. Не знаю, насколько ее хватит, но это уже кое-что.

– Ты говоришь о воде или о себе и Дафне? – спрашиваю я.

Дядя усмехается:

– И о том, и о другом.

Дафна – давняя подружка дяди, с которой он то сходится, то расходится. Они вместе с тех самых времен, когда у дяди еще была ферма. А сюда они переехали в самом начале «Большого Провала», как называли массовый исход фермеров из Калифорнийской долины.

Дафна запрещает нам в своем присутствии называть дядю Базиликом. Для нее он только Герберт, отчего я думаю, что она все-таки его любит, хотя они периодически ссорятся и расходятся.

– Ну что ж, – говорю я. – По крайней мере, в исчерпании ресурсов есть и плюсы – вы опять будете вместе.

– Она это делает не ради меня, – качает головой дядя, – а ради вас.

– Вот как?

– Ну да. Я не буду обузой для твоих отца с матерью.

– Какая же ты обуза?

Дядя улыбается: