Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон (1914)

За мистером Меллером со смущенным видом следовал некий индивидуум, с лицом тупоумного мальчика и с телом гиганта. Его ноги были даже длиннее, чем у мистера Пайка, но руки – я бросил на них беглый взгляд – были не так велики.

После того как они прошли, я вопросительно взглянул на Ваду.

– Это плотник. Обедает за вторым столом. Его имя – Сэм Лавров. Он приехал из Нью-Йорка, на пароходе. Буфетчик говорит, что для плотника он слишком молод: двадцать два-двадцать три года.

Когда я подошел к открытому вентилятору у моей конторки, я снова услышал булькание и шипение воды и опять вспомнил, что мы в пути. Таким ровным и бесшумным было наше продвижение вперед, что, разговаривая за столом, я никак не мог бы себе представить, что мы двигаемся, а не находимся где-нибудь на суше. За свою жизнь я так привык к пароходам, что мне сразу трудно было приноровиться к отсутствию шума и вибрации винта.

– Ну, что, как тебе здесь? – спросил я Ваду, который, как и я, никогда еще не плавал на парусном судне.

– Очень странный корабль! Очень странные матросы. Не знаю. Может быть, все хорошо. Посмотрим.

– Ты думаешь, что плавание не будет спокойным? – прямо спросил я.

– Я думаю, что очень уж странные матросы, – уклончиво ответил он.

Глава VIII

Закурив папироску, я вышел на палубу и направился туда, где происходили работы. Над моей головой при свете звездного неба виднелись темные очертания парусов. Мы плыли, плыли очень медленно – насколько я мог судить, будучи совершенным новичком в этом деле. Смутные силуэты людей в длинных одеждах тянули канаты. Тянули в болезненном и угрюмом молчании в то время, как вездесущий мистер Пайк на каждом углу брюзжал из-за отсутствия должного порядка и извергал кучи проклятий на головы несчастных людей. Несомненно, судя по тому, что я читал, ни одно судно в прежние времена не отправлялось в плавание с такой невеселой и тупой командой.

Между тем к мистеру Пайку для руководства работами присоединился мистер Меллер. Еще не было восьми часов вечера, и все были за работой. Матросы, казалось, совершенно не умели обращаться с канатами. Раздававшиеся время от времени полусердитые наставления боцманов не всегда давали результат, и я видел, как то один, то другой помощник капитана подбегал к матросам, к нагелю и сам вкладывал в их руки нужные канаты.

«Эти люди на палубе безнадежны», – решил я. Судя по долетавшим звукам наверху, на уборке парусов были несколько иные люди, несомненно, более приспособленные, более похожие на моряков.

Но на палубе! Тридцать или сорок несчастных тянули канат, который поднимал рею, – тянули без дружных, согласованных усилий, их движения были болезненно медлительными. Они проходили с канатами едва ли два-три ярда, а затем останавливались, как усталые кони на подъеме. Однако, едва лишь какой-нибудь из помощников капитана подбегал к ним и добавлял свою силу, матросы уже безо всякого усилия, почти без остановок дальше продвигали канат по палубе. И несмотря на то что оба помощника были люди старые, каждый из них обладал силой, по меньшей мере равной силе полудюжины этих жалких созданий.

– Вот во что выродилось плавание! – Мистер Пайк остановился для того, чтобы фыркнуть мне это в ухо. – Разве же это место для офицера – стоять здесь, внизу, и вместе с ними тянуть и волочить? Но что поделаешь, когда боцманы еще хуже матросов?

– А я думал, что матросы поют, когда тащат канат, – сказал я.

– Да так оно и есть! Хотите их послушать?

Я почуял в его голосе оттенок злорадства, но все же ответил, что очень хотел бы послушать.

– Эй, боцманы! – рявкнул мистер Пайк. – Проснитесь! Затяните песню. Марса-реи!