Арлекин - Бернард Корнуэлл (2000)

– Мордехай сказал мне, что ты будешь жить, – прорычал пришедший.

– С Божьей помощью, – ответил Томас.

– Сомневаюсь, что Богу есть до тебя дело, – проворчал мужчина.

На вид ему было далеко за тридцать, у него были кривые ноги всадника и широкая грудь воина. Он проковылял к окну и сел на подоконник. Там, где клинок рассек подбородок, бороду тронула седина. Голос мужчины звучал необычно низко и хрипло.

– Но ты можешь выжить с помощью Мордехая. Во всей Нормандии ни один лекарь не общается с ним, и один Бог знает, как он умудряется лечить. Он уже неделю неодобрительно смотрит на мою мочу. Я сказал ему: я ранен в ногу, жидовский придурок, а не в мочевой пузырь, – но он велит мне заткнуться и выдавливает все новые капли мочи. Скоро возьмется и за тебя. – Мужчина, на котором была лишь длинная белая рубашка, задумчиво посмотрел на Томаса и грубо сказал: – Сдается мне, что ты тот самый забытый богом ублюдок, который и прострелил мне ногу. Помню, перед тем как получить стрелу в бедро, я увидел сукина сына с такими же длинными волосами, как у тебя.

– Вы мессир Гийом?

– Он самый.

– Я хотел убить вас.

– Так почему бы мне не убить тебя? – спросил мессир Гийом. – Ты лежишь на моей постели, жрешь мою кашу и дышишь моим воздухом. Английский ублюдок. И хуже того, ты – Вексий.

Томас с трудом повернул голову, посмотрел на грозного мессира Гийома и ничего не сказал. Его озадачили последние слова.

– Но я решил не убивать тебя, – сказал мессир Гийом, – ведь ты спас от поругания мою дочь.

– Вашу дочь?

– Элеонору, дурень. Она, конечно, незаконная дочь, ее мать служила у моего отца, но, кроме Элеоноры, у меня никого не осталось, и я привязан к ней. Она говорит, что ты был с ней добр, потому она и перерезала веревку, на которой ты висел, и положила тебя в мою постель. Девочка всегда отличалась сентиментальностью. – Он нахмурился. – Но мне по-прежнему хочется перерезать твое поганое горло.

– Четыре года я мечтал перерезать ваше, – сказал Томас.

Единственный глаз мессира Гийома злобно уставился на него.

– Еще бы не мечтать! Ты же Вексий.

– Никогда не слышал о Вексиях. Мое имя – Томас из Хуктона.

Томас ожидал, что мессир Гийом наморщит лоб, пытаясь вспомнить Хуктон, но тот моментально откликнулся.

– Хуктон, – проговорил он. – Хуктон. Господи Исусе, Хуктон! – Он несколько мгновений помолчал. – Конечно же ты чертов Вексий. У тебя на луке их герб.

– У меня на луке?

– Ты отдал его Элеоноре! И она его сохранила.

Томас закрыл глаза. Шея болела, и боль отдавалась в спине и голове.

– Думаю, это герб моего отца, – сказал он, – но он никогда не говорил о своем происхождении. Я знаю, что он ненавидел своего отца. Я тоже своего недолюбливал, но ваши люди его убили, и я поклялся отомстить.

Мессир Гийом отвел глаз от окна:

– Ты в самом деле никогда не слышал про Вексиев?

– Никогда.

– Значит, тебе повезло. – Он встал. – Это дьявольские отродья, и ты, подозреваю, один из их щенков. Я бы убил тебя, парень, и испытал бы угрызений совести не больше, чем раздавив паука. Но ты был добр к моей дочери, и я благодарен тебе за это.

Ковыляя, он ушел, оставив Томаса в полном замешательстве.

* * *

Томас потихоньку выздоравливал. В саду мессира Гийома, затененном от солнца двумя деревьями айвы, он в тревоге дожидался ежедневного вердикта доктора Мордехая о цвете, консистенции, вкусе и запахе своей мочи. Лекарь как будто не обращал внимания, что чудовищно распухшая шея Томаса приходит в норму и что пациент снова может глотать хлеб и мясо. Значение имела только моча. Доктор заявлял, что нет лучшего способа поставить диагноз.

– Моча выдает все. Если она пахнет кисло, или темная, или на вкус отдает уксусом, или мутная, значит пора принимать серьезные меры. Но чистая, светлая, сладко пахнущая моча вроде этой – самое худшее известие.

– Худшее? – обеспокоенно переспросил Томас.