Птица не упадет - Уилбур Смит (1977)

Марк, как ни странно, понимал, что все это очень важно, и ненавидел себя за то, что выпитое лишило его мысль живости и заставляло говорить с запинкой. Он начал яростно бороться с этим.

Они шли по блестящей полосе сырого песка, желтого в лучах заходящей луны. Море пахло солью и йодом (это был острый запах больницы), а легкий ветерок был таким холодным, что Марк вздрагивал даже в своем смокинге. Но вскоре он уже полностью воспринимал все, что говорил рослый человек, хромающий с ним рядом, и разволновался: то, что он слышал, не просто находило отклик в глубинах его души — многие мысли казались его собственными.

Язык его перестал заплетаться, и Марк неожиданно почувствовал, что ум его остер, как стилет, а сам он легкий, как ласточка, которая пьет на лету, когда мчится над самой поверхностью воды.

Он помнил, что когда-то подозревал этого человека в убийстве деда и присвоении Андерсленда. Теперь эти подозрения казались ему кощунством, он отбросил их и целиком погрузился в обсуждение того, что так глубоко его затрагивало.

Только много позже он понял, насколько важен был этот ночной разговор для всей его последующей жизни. Если бы он знал это тогда, язык застыл бы у него во рту, а мозг отказался бы служить. Ведь на самом деле он проходил суровейшее испытание. Мысли, которые высказывались как бы случайно, Марк должен был подхватить и развить или отвергнуть. Каждый вопрос затрагивал его совесть и обнажал принципы, и постепенно его искусно подводили к тому, что он высказывал свое мнение обо всем: от религии до политики, от патриотизма до нравственности. Раз или два генерал усмехнулся.

— А знаешь, ты радикал. Но, вероятно, в твои годы я был таким же — в молодости мы все хотим изменить мир. А теперь скажи, что ты думаешь о…

И следующий вопрос оказывался не связан с предыдущим.

— В нашей стране десять миллионов черных и миллион белых. Как, по-твоему, смогут они уживаться в течение следующей тысячи лет?

Марк сглотнул, сознавая грандиозность вопроса, и заговорил.

Луна побледнела в лучах рассвета, а Марк продолжал идти в очарованном мире пламенных мыслей и поразительных картин. И хотя он этого не сознавал, Шон Кортни разделял его возбуждение. Луис Бота, старый воин и политик, как-то сказал Шону: «Даже лучшие из нас устают и стареют, Шон, и когда это случится, рядом должен оказаться тот, кому можно передать факел и доверить нести его дальше».

Оба удивились, когда ночь внезапно кончилась и небо окрасилось в розово-золотой цвет.

Они стояли рядом и смотрели, как солнце, вынырнув из темно-зеленого моря, быстро поднимается в небо.

— Мне уже много лет нужен помощник. Жена изводит меня. — Шон усмехнулся тому, как сгустил краски. — И я пообещал ей, что найду такого человека. Но мне нужен юноша сообразительный, умный и достойный доверия. Такого найти трудно. — Сигара Шона давно погасла, он изжевал ее и теперь достал изо рта, неодобрительно осмотрел и бросил в набегающую волну. — Работы будет много, ни определенных часов, ни определенных обязанностей, и видит Бог, сам бы я не хотел с собой работать, потому что я придирчивый и черствый старый ублюдок. Но с другой стороны, могу гарантировать: тот, кто возьмется за эту работу, не заскучает и к тому же сможет кое-чему научиться.

Он повернулся, вытянул шею и заглянул Марку в лицо. Ветер трепал бороду генерала, а галстук он давно снял и сунул в карман. Золотые лучи восходящего солнца осветили глаза генерала Кортни, и стало видно, какого они прекрасного синего цвета.

— Возьмешься? — спросил он.

— Да, сэр, — не раздумывая ответил Марк, ослепленный перспективой бесконечной близости к этому невероятному человеку.

— Ты не спросил о плате, — проворчал Шон.

— Деньги не имеют значения.

Шон приподнял бровь и насмешливо взглянул на него.

— Деньги всегда имеют значение.

* * *