Ярость - Уилбур Смит (1987)

Он был хладнокровен и жизнерадостен, и Шаса взорвался.

– Не юлите, молодой человек! Того, что они знают, достаточно, чтобы засадить тебя на десять лет за решетку.

Шон опустил полотенце и встал со скамьи. Он наконец посерьезнел.

– Откуда им известно?

– Руфус Константайн.

– Маленький мерзавец. Я сломаю ему шею.

Он ничего не стал отрицать, и последняя надежда Шасы на его невиновность рухнула.

– Я сам сломаю все шеи, которые нужно сломать! – рявкнул он.

– Так что же нам делать? – спросил Шон, и Шаса был захвачен врасплох этим небрежным вопросом.

– Нам? – переспросил он. – Почему ты считаешь, что я буду спасать твою воровскую шкуру?

– Семейная честь, – небрежно ответил Шон. – Ты никогда не позволишь, чтобы меня судили. Вместе со мной на скамье подсудимых окажется вся семья – этого ты никогда не допустишь.

– Значит, это часть твоих расчетов? – спросил Шаса. А когда Шон пожал плечами, добавил: – Ты не понимаешь значение слов «честь» и «приличие».

– Это слова, – ответил Шон. – Только слова. А я предпочитаю действия.

– Боже, как бы я хотел доказать, что ты ошибаешься, – прошептал Шаса. Он был в такой ярости, что ему хотелось получить удовлетворение с помощью физического насилия. – Хотел бы я дать тебе сгнить в какой-нибудь грязной камере.

Кулаки Шасы были сжаты, и, успев задуматься, он чуть сместил центр тяжести для первого удара. Шон мгновенно принял оборонительную стойку, подняв руки перед грудью; глаза его стали свирепыми. Шаса заплатил сотни фунтов лучшим тренерам Африки, и все они признавали, что Шон прирожденный боец и что во всех случаях ученик превосходил учителя. Радуясь, что Шон наконец нашел что-то интересное для себя, Шаса на три месяца перед занятиями посылал его в Японию к известному мастеру воинских искусств.

Теперь, стоя перед сыном, Шаса неожиданно явственно ощутил, что ему самому уже сорок один, и понял, что Шон мужчина в расцвете физических сил, хорошо подготовленный боец и атлет в превосходной форме. Он понял, что Шон в силах играть с ним, унизить его, он даже видел по лицу Шона, что тот хочет этого. Шаса сделал шаг назад и разжал кулаки.

– Собери сумку, – спокойно сказал он. – Ты уезжаешь и никогда не вернешься.

Они летели на север в «моските», приземлились только раз, в Йоханнесбурге, чтобы заправиться, а потом направились к Мессине на границе с Родезией. Шаса владел тридцатью процентами акций медной шахты в Мессине, поэтому позвонил заранее, и теперь на посадочной полосе их ждал «форд»-пикап.

Шон бросил сумку в кузов пикапа, а Шаса сел за руль. Он мог бы перелететь через границу и направиться в Салсбери или Лоренцо-Маркеш, но он хотел, чтобы Шон прочувствовал, что такое изгнание. Пусть пересечет границу пешком, это символично и пойдет ему на пользу. Он проехал последние несколько миль по сухому горячему бушу к мосту через реку Лимпопо. Шон рядом на сиденье держал руки в карманах, а ногу положил на приборную доску.

– Я думал, – приятным небрежным тоном начал он, – о том, чем мне теперь заняться, и решил поступить в одну из компаний, организующих сафари в Родезии, Кении или Мозамбике. После обучения я оформлю собственную лицензию. Это источник больших денег – и лучшая в мире жизнь. Только представь: охотиться каждый день!

Шаса хотел оставаться чужим и строгим, и до сих пор ему удавалось почти ничего не говорить с самого Кейптауна, но сейчас полное отсутствие раскаяния и жизнерадостный взгляд Шона на будущее заставили его отказаться от добрых намерений.

– Судя по тому, что я слышал, ты и неделю не проживешь без женщины! – рявкнул он, и Шон улыбнулся.

– Не волнуйся обо мне, папа. Тут джиг-джиг хоть ложкой ешь – это ведь часть забавы: старые и богатые клиенты будут привозить с собой дочерей и молодых жен…

– Боже, Шон, ты совершенно безнравствен.