Ярость - Уилбур Смит (1987)

– Могу я считать это комплиментом, сэр?

– Твои планы получить собственную лицензию и образовать свою компанию по организации сафари – где ты возьмешь для этого деньги?

Шон искренне удивился.

– Ты один из богатейших людей Африки. Только подумай: бесплатная охота, когда только захочешь, папа. Это будет частью нашей сделки.

Вопреки своим намерениям Шаса столкнулся с искушением. Он и сам подумывал заняться коммерческой стороной сафари, и его оценки свидетельствовали, что Шон прав. В том, чтобы продавать африканскую глубинку и ее дикую природу, крылось настоящее состояние. До сих пор его останавливало только то, что он не мог найти достойного доверия человека, который мог бы управлять компанией сафари.

«Черт побери… – оборвал он свои размышления. – Я породил дьяволенка. Он способен продолжать попытки надуть судью, выносящего ему смертный приговор».

Он чувствовал, как гнев постепенно нехотя уступает место восхищению, но сказал мрачно:

– Ты, по-видимому, не понимаешь, Шон. Здесь нашей общей дороге конец.

В этот миг они выехали на вершину подъема. Перед ними лежала река Лимпопо, но вопреки утверждениям мистера Редьярда Киплинга она была не мутно-зеленая и не грязная, а на ее берегах не росло ни одного хинного дерева. Сейчас стоял сухой сезон, и течение реки в полмили шириной превратилось в тонкий ручеек посреди сухого русла. Длинный, низкий бетонный мост уходил на север, пересекая оранжевые пески и островки тростника.

Они молча покатили по мосту. Шаса остановил машину у шлагбаума. Пограничный пост представлял собой небольшое квадратное здание с крышей из гофрированного железа. Шаса не глушил мотор. Шон вышел, взял из кузова сумку, подошел к переднему бамперу и остановился у открытого окна Шасы.

– Нет, папа. – Он склонился к окну. – Мы с тобой никогда не дойдем до конца дороги. Для этого я, твоя часть, слишком сильно тебя люблю. Ты единственный человек, которого я любил.

Шаса разглядывал его лицо в поисках малейших признаков неискренности и, не найдя их, порывисто обнял сына. Он не хотел это делать, больше того, был полон решимости не делать этого, но сейчас сунул руку в карман пиджака и достал толстую пачку банкнот и писем, которые заготовил заранее, вопреки решению отпустить Шона без единого пенни.

– Вот несколько фунтов, чтобы облегчить тебе переправу, – хрипло сказал он. – И три рекомендательных письма людям в Салсбери, которые могут тебе помочь.

Шон беззаботно сунул все это в карман и взял сумку.

– Спасибо, папа. Я этого не заслуживаю…

– Конечно нет, – согласился Шаса. – Не заслуживаешь – не воображай слишком много. Больше ничего не будет. Все кончено, Шон. Это первая и единственная часть моего наследства тебе.

Как всегда, улыбка Шона была настоящим чудом. И Шаса, несмотря на все доказательства, усомнился в том, что его сын такой плохой.

– Я напишу, папа. Вот увидишь: однажды мы над этим посмеемся – тогда мы снова будем вместе.

Шон с сумкой в руке миновал шлагбаум. Когда он исчез в помещении таможни, Шасу охватило глубочайшее ощущение тщеты. Неужели после всех лет любви и заботы все кончится так?

* * *

Шасу забавляла легкость, с которой Изабелла избавилась от своего детского произношения. Через две недели после поступления в Растенбергскую женскую школу она выглядела и говорила, как настоящая маленькая леди. Очевидно, детская речь не действовала на учителей и других учениц.

И только выпрашивая что-нибудь у отца, она по-прежнему надувала губы и сюсюкала, как ребенок. Сейчас она сидела на ручке кресла и гладила серебряный завиток волос над ухом Шасы.

– У меня самый красивый в мире папочка, – ворковала она, и действительно, серебряный локон по контрасту с остальными густыми темными волосами и загорелая, почти без морщин кожа лица подчеркивали красоту Шасы. – У меня самый добрый и самый любящий в мире папочка.