Слишком поздно - Алан Александр Милн (1939)

С характерной для армии того времени безалаберностью меня направили в батальон, где уже имелся связист, совсем недавно назначенный, по фамилии Гаррисон. Я полтора года учился быть связистом и за это время успел позабыть то немногое, что знал о бомбах, винтовках и обычном распорядке военной жизни. Наша бригада готовилась вступить в бой. Предполагалось, что мы захватим отсечную позицию у Базантена-ле-Пети, или что там осталось от этой деревушки, а потом полковник обратится к командованию с просьбой перевести меня в какой-нибудь другой батальон, где пригодятся мои полтора года учебы; тем временем я могу сопровождать нашего связиста и посмотреть, как применяется на практике изученная мною теория. Когда мы обосновались в резервных окопах, я первым делом пошел в землянку к связистам — знакомиться. С ними мне было легко и спокойно. Я планировал задать тысячу вопросов, а в итоге полдня проговорил с ефрейтором Грейнджером о книгах. Он был шахтер из Уэльса, в меру образованный, тихий, дружелюбный, обаятельный. Оказалось, что мы оба страстно любим Джейн Остен.

Наступление было назначено на полночь. Накануне Гаррисон и еще три человека отправились тянуть провод к передним окопам, а я увязался с ними «для тренировки». Провод прокладывали каким-то хитроумным способом, поскольку нам сказали, что имеющаяся линия связи не выдержит ответного артобстрела. По пути совсем рядом с нами разорвалось несколько снарядов, и Гаррисона оглушило. Мы дотащили его до медпункта, я доложил о случившемся полковнику и занял место старшего связиста. Назавтра в четыре утра мы снова пошли прокладывать провод, на этот раз по обычной коммуникационной траншее, и проложили его сложным многоступенчатым способом, по всем правилам книжной премудрости, гарантирующим работу связи при любых артобстрелах.

Командование размещалось в немецком блиндаже, обращенном, естественно, не в ту сторону, куда следовало бы. В соседнем блиндаже располагалась штаб-квартира Восточно-Ланкаширского полка — нам назначили вести наступление совместно с ними. В промежутке между этими подземными укрытиями дежурили мои подчиненные. В одиннадцать вечера мы с полковником, майором и адъютантом сидели за столом, курили и разговаривали при свечах, дожидаясь, пока наши начнут артобстрел. Но немцы начали первыми. И линия связи сдохла.

Сержант-майор восточных ланкаширцев взбежал по ступенькам ко входу — видимо, собирался узнать новости, — и его разорвало на куски. Об этом сообщили мои связисты, прибавив, что со штабом бригады связаться тоже нет возможности. Мы оказались в полной изоляции. В блиндаже грохот орудий звучал приглушенно — не так, словно совсем рядом великан-водопроводчик швыряет гаечные ключи, а просто упорное буханье, от которого вздрагивали огоньки свечей и, будто чуть подумав, гасли. Время от времени я зажигал их снова, пытаясь понять, что в таких случаях положено делать старшему связисту. Наконец я сказал полковнику, чувствуя себя виноватым в обрыве связи:

— Пойду попробую восстановить линию?

К моей невероятной радости, он ответил:

— Не валяйте дурака.

Около двух часов утра к нам пробился посыльный. Как и следовало ожидать, наступление закончилось полным провалом. Такой-то и такой-то из отряда посыльного убиты — я их помнил, двое мальчишек под яблонями в деревушке, где нас расквартировали. Мы вместе обедали в саду под звуки граммофона, один из этих ребят привез персики из Амьена, война им представлялась пикником, а орудийные залпы раздавались где-то далеко-далеко, куда мы в жизни не доберемся. Нет, сэр, он ничего не может сказать о капитане… Нет, сэр, он-то в порядке, а о других ничего не известно, обстрел был такой, что только держись.

— Ясно, — кивнул полковник.

— Мне сейчас назад, сэр?

— Нет.

Полковник переглянулся с майором. Майор встал и пристегнул кобуру. Стало очевидно, что и мне пора пристегивать свою. Может, кто-нибудь когда-нибудь закончит за меня «Вурцль-Фламмери».