Слишком поздно - Алан Александр Милн (1939)

Вы скажете, что мы были слишком хорошими? Если и так, то не слишком долго, о щепетильности в денежных вопросах мы забыли уже во время учебы в Вестминстере. В любом случае (как ни странно) я больше стыжусь плохого, чем хорошего, больше жалею о нарушенных обещаниях, чем о тех, которые сдержал. Мне нравится вспоминать об этих трех пенсах — табу даже в самые мрачные дни, когда казалось, что до субботы, когда нам выдавали деньги на карманные расходы, никак не дотянуть.

Поначалу мы получали пенни в неделю, затем сумма возросла до трех пенсов, при условии, что мы не пили чай. Позднее запрет на чай был отменен, и это заставляет меня думать, что он просуществовал недолго. Помню, как-то я увязался за приятелем, который решил навестить тетю (только не спрашивайте меня зачем), и на прощание добрая женщина сунула мне в ладонь монетку. Тетушка одноклассника не могла считаться чужой, да и полпенни — это всего лишь полпенни, но когда мы удалились от ее дома на приличное расстояние и воспитание позволило мне разжать кулак, оказалось, что в нем лежит шиллинг. Я не поверил своим глазам и, пока племянник не показал мне свою монету в два шиллинга, думал, что произошла чудовищная ошибка. Приятель был гораздо крупнее меня, и, в конце концов, это была его тетя, поэтому он мог преспокойно отобрать у меня шиллинг. Однако он ограничился тем, что послал меня в аптеку за птичьим молоком. Это считалось в те времена пресмешной шуткой, но, на его беду, я уже слышал о ней. Бедный старина Кен уже угодил в этот капкан несколько дней назад.

3

И в экспедициях за полевым шпатом и гусеницами, и в пеших морских походах нас сопровождал шотландский сеттер по кличке Брауни. Он пристал к нам в Севеноуксе, где мы снимали дом. Я могу сомневаться относительно других дат, но твердо уверен, что в то лето мне было семь. Брауни боялся выстрелов, а при раскатах грома забивался под стол, за что, вероятно, и был с позором изгнан из шикарной конуры. Пес сам приплелся к нам, понурый и без ошейника, но не прошло и недели, как мы поняли, что созданы друг для друга. Брауни был верным и любящим, а по мягкости характера уступал только папе. Мы забрали его в Хенли-Хаус. Он стал нашим.

Стоял сырой воскресный вечер, когда Брауни неожиданно показал охотничью хватку и стал героем Финчли. В поле за Финчли-роуд он начал копать, а мы стояли рядом, сгорая от любопытства. Когда из норы показалась мышь — не какая-нибудь квелая домашняя мышка, а дикая полевая мышь, мы почувствовали себя героями Джеффериса, Марриета и швейцарской семьей Робинзонов[4]. Теперь мы — коренные деревенские жители, поймавшие коренную деревенскую мышь с помощью настоящей охотничьей собаки. Перед нами открылись все тайны жизни в глуши, отныне даже на необитаемом острове мы будем как дома. Не то чтобы нас заботила сама мышь — в конце концов, мышь можно купить или обменять, но поймать ее самим — вот она, слава.

Впрочем, первую мышь мы все-таки упустили. Однако Брауни продолжал копать, и мы молились (день был воскресный), чтобы одной мышью дело не ограничилось. Так и случилось — и на этот раз мы не оплошали. Мы принесли мышь домой и соорудили для нее особую клетку. Она прожила достаточно долго, чтобы обжить клетку, а потом умерла, и мы похоронили ее в саду между геранями, лобелиями и кальцеоляриями. Маленький городок, как сказал бы лорд Теннисон, «не знал пышнее похорон»[5].

Примерно в то же время, все еще упиваясь своей деревенской дикостью, мы нашли жабу и решили сделать из нее чучело. Однако прежде мы забрались на дерево, с которого я благополучно сверзился. К счастью, некому было переживать, не сломал ли я себе позвоночник, но две маленькие девочки, игравшие неподалеку, подбежали посмотреть, что случилось. Они смущенно жались друг к другу и тихо препирались:

— Спроси ты.

— Нет, ты.

— Нет, ты-ы-ы-ы….

— Дафай фместе.

И они в унисон спросили:

— Вы не ушиблись?

— Нет, — ответил я.