Где живет моя любовь - Чарльз Мартин (2006)

Мэгги, одетая в бирюзовый сарафан, удерживаемый одной-единственной лямкой вокруг шеи, встретила меня в дверях. Не говоря ни слова, она провела меня в кухню, где стоял застеленный белоснежной скатертью стол. На скатерти стояли свечи и поблескивало бабушкино столовое серебро, а в самом центре лежала перевязанная ленточкой коробочка размером с футляр от авторучки.

Я снова принюхался к исходившим от моей выгоревшей рубахи запахам и сказал:

– Мне кажется, в таком виде меня нельзя пускать за стол.

В ответ Мэгги прикрыла один глаз и показала мне на стул.

– Если ты не откроешь эту коробочку в ближайшие тридцать секунд, я просто лопну.

Она сама придвинула мне стул, уселась рядом и поставила коробочку передо мной. Только сейчас я услышал, что в гостиной играет пластинка – Фрэнк Синатра и Селин Дион пели «Весь мир в моих руках».

Я сразу заметил, что Мэгги с трудом может усидеть на месте. Она то заправляла волосы за уши, то закидывала ногу на ногу, то скрещивала руки на груди. Заставлять ее ждать мне не хотелось, поэтому я поскорее развязал ленточку и открыл крышку. Внутри, на шелковой подкладке (кажется, это и в самом деле была коробка из-под кроссовской вечной ручки) лежали четыре белые бумажные полоски, которые, словно стрелы, указывали на меня. На каждой отчетливо виднелись по четыре розовых линии и стояла дата. Одна полоска соответствовала одной из последних четырех недель.

Ума не приложу, как Мэгги удалось так долго хранить свой секрет!

Я взял бумажные полоски в руку и поднес к глазам. Что означают эти розовые линии, доходило до меня довольно долго, но в какой-то момент у меня в мозгу словно сверкнула молния. Я посмотрел на Мэгги, на ее живот, в котором уже как минимум шесть недель рос наш ребенок, и рухнул перед ней на колени. Прижавшись ухом к ее животу, я изо всех сил напрягал слух, гадая, кто там – мальчик или девочка.

Я никогда не был трусом. Это, однако, не означает, что я не ведал страха. Господь свидетель, бывали в моей жизни минуты, когда я трясся как заяц. Я отнюдь не супермен, и все же я никогда не позволял страху руководить своими мыслями и поступками. На протяжении нескольких месяцев, прошедших с тех пор, как Мэгги очнулась, я боролся, – нет, лучше сказать, сражался – с бесчисленными «Что, если?», пугавшими меня до дрожи. Не знаю, чем бы все кончилось, но мне помогла Мэгги, которая каждое утро просыпалась живая и здоровая. Со временем я привык к этому, и звучавший у меня в голове вкрадчивый шепот понемногу стих.

Но сейчас, когда, прижимаясь щекой к ее теплому животу, я пытался прислушаться к тому, чего пока нельзя было услышать, когда я вновь ощутил на губах вкус надежды и испытал приступ благоговения перед непредставимостью свершившегося чуда, этот голос зазвучал вновь. И я не только слышал его вполне отчетливо, но даже как будто чувствовал запах, словно исходящий из пасти невидимого существа, примостившегося на моем плече. Так пахнет из мусорного ведра, так пахнет в хлеву у Пинки, так пахнет залитый кровью пол в родильной палате. И я уверен – от этого запаха вывернуло бы наизнанку и навозную муху.

Я уже упоминал, что мой старый приятель Надежда вернулся только после того, как я загнал его в угол амбара и настоятельно попросил задержаться у нас подольше. В отличие от него, Что-Если явился непрошеным. Он просочился сквозь щели пола и швырнул свою грязную котомку на диван, расположившись в комнатах как у себя дома. В отличие от Надежды, который был аккуратным чистюлей, Что-Если показал себя настоящим неряхой. Он не только никогда не убирал за собой, но, напротив, так и норовил раскидать свое тряпье по углам и укромным местечкам. Надежда никогда не повышал голос, Что-Если всегда говорил уверенно и громко. Они были полными противоположностями, эти невидимые двое, и уже очень скоро воздух в нашем доме начал потрескивать и искриться от напряжения, которое, кажется, почувствовал даже Блу.