Правда о Салли Джонс - Якоб Вегелиус (2014)

Часа за два до полуночи в бары и кабаки начинали стекаться посетители. Через открытые двери на ночные улицы лились звуки фаду. Даже в самых тесных и обшарпанных заведениях звучала гитара и грустные песни о любви, печали и сладостно-горькой тоске. Синьор Фидардо хотел уговорить Ану попробовать петь перед публикой и поэтому часто приглашал ее прогуляться, если знал, что поблизости выступает какой-нибудь талантливый исполнитель. Меня тоже брали с собой. Мы слышали многих прекрасных певиц, но ни одна не пела так живо и так проникновенно, как Ана. Вероятно, синьор Фидардо рассчитывал, что Ана заметит это сама.

И в конце концов Ана сдалась. Она пообещала, что как-нибудь в воскресенье поедет в Празереш и будет петь на похоронах под музыку синьора Фидардо. Несколько дней перед поездкой Ана очень нервничала. Но ей не о чем было волноваться. Все были до глубины души тронуты ее пением. Всплакнули даже могильщики у часовни.

В следующее воскресенье Ана снова поехала с синьором Фидардо и спела еще на одних похоронах.

И в следующее воскресенье тоже.

Слух о ее голосе распространился по всему городу. Лиссабонцы ехали в Празереш, на похороны совершенно незнакомых им людей, только чтобы послушать Ану. А некоторые говорили, что ради такого дела не жалко устроить и собственные похороны – если это единственный способ услышать Ану Молину.

По воскресеньям я обыкновенно сопровождала Ану и синьора Фидардо в Празереш. Правда, держалась я всегда в стороне. Обезьянам в синей рабочей одежде не место на похоронах. Во время церемонии я в одиночестве прогуливалась по кладбищу. Как ни странно, мне тут нравилось, хотя это было странное и жутковатое место. Вдоль разровненных граблями дорожек рядами стояли усыпальницы из белого мрамора. Они напоминали маленькие дворцы или церкви с чугунными резными решетками на дверях и каменными крестами на коньках крыш. Это был целый город, город мертвых, бесчисленные кварталы огромного лабиринта.

Часто, гуляя по кладбищу, я забредала так далеко, что уже не понимала, где нахожусь. Именно так я обнаружила могилу Элизы Гомеш. Я оказалась в дальнем уголке кладбища, где раньше никогда не бывала. Вероятно, здесь хоронили тех, у кого не было средств на большие памятники и мраморные мавзолеи. Могилы были увенчаны железными крестами или простыми гранитными надгробиями. Я остановилась у какой-то могилки, поросшей травой и укрытой опавшими листьями. На замшелом камне виднелась эмалированная табличка. На табличке был нарисован портрет девушки, и мне сразу показалось, что я ее уже где-то видела. Только никак не могла вспомнить где.

Поскольку и я так уже задержалась и знала, что Ана и синьор Фидардо ждут меня у часовни, я не успела всерьез об этом задуматься. Но поздно вечером, перед тем как уснуть, я вдруг вспомнила. Тихонько встав с постели, я проверила карманы комбинезона. Там до сих пор лежал серебряный медальон – тот самый, который Альфонс Морру носил на цепочке на шее и потерял на набережной перед тем, как упасть в воду. Я вынула медальон из кармана, открыла крышку и посмотрела на миниатюрный портрет возлюбленной Альфонса Морру. Он очень походил на портрет девушки на кладбище.

В следующее воскресенье я снова отыскала замшелое надгробие с портретом на эмали. Я вынула из кармана медальон, поднесла его поближе и сравнила портреты.

Сомнений быть не могло. На обоих портретах изображена одна и та же девушка.

Судя по надписи на надгробии, ее звали Элиза Гомеш. Она умерла четыре года назад, будучи всего двадцати трех лет от роду. Почему она умерла такой молодой? Об этом на надгробии не сообщалось. Меня передернуло. Возможно, ее убил Альфонс Морру. Ведь он был негодяем. Мне до сих пор снятся кошмары о том, как он стоял, целясь Старшому в грудь.

Я решила, что сделала важное открытие. Хотя что в нем важного, я и сама не знала. Но такое у меня было ощущение.