Клык и коготь - Джо Уолтон (2003)

Фрелт перевел взгляд с разъяренного священника на сердитого Сиятельного лорда и слегка приосанился крыльями. Он был не священником Сиятельного Лорда, а священником целого прихода Андертор, обширной области, охватывавшей шесть владений, одним из которых был Агорнин. Это давало ему, в числе прочего, независимость и раздутое чувство собственной значимости. Он съедал свою долю священника – глаза каждого умершего и нежизнеспособного в приходе Андертор в течение пятидесяти лет, и делал это, не вызывая гнева у титулованных, которым служил, если не считать Бона Агорнина, на дочери которого Фрелт вздумал жениться. Теперь враг его лежал мертвый, и к нему взывали обе стороны.

– Традиция на стороне Сиятельного Даверака, – сказал Фрелт.

Пенн опустил крылья, признавая это.

– Но мы говорим не о традиции, а о воле моего отца, – сказал он.

– Выраженной каким образом? – спросил Фрелт.

– В письменном виде – мне, а также лично и устно мне, Эйвану и Сиятельному Давераку, когда отец только начал сдавать. А также мне лично сегодня в этой комнате. Беренда, я и Сиятельный Даверак, муж Беренды, – мы трое, все хорошо устроенные, должны взять только по одному кусочку и оставить все прочее нашим брату и сестрам, которые в этом более нуждаются.

– Он писал и говорил только о своем сокровище, – возразил Даверак, презрительно оглядывая пещеру, по которой скудное наследство Бона Агорнина было рассыпано под его телом вперемешку со слизью и опавшей чешуей. – О его золоте как таковом, а не о его теле.

– Может быть, он недостаточно точно выразил свою волю письменно, – сказал Пенн. – Теперь я вижу причину твоей ошибки, но сегодня он высказался предельно ясно.

– Что в точности он сказал? – спросил Фрелт, безмерно наслаждаясь ситуацией.

Пенн мысленно обратился к разговору и вспомнил слова отца.

– Это я затронул эту тему, – признался он. – Мой отец был немного обеспокоен, и я думал, что он тревожится о наших сестрах и брате, которые еще не устроены, и, чтобы успокоить его, я напомнил ему о том, какие хорошие запасы он сделал.

Фрелт был обижен тем, что его отлучили от смертного одра, и теперь, когда он узнал, что Бон Агорнин мучился, обижался еще сильнее. Он мог бы воспользоваться случаем и торжествовать, помучив Бона под конец, поскольку Бон нанес ему смертельное оскорбление из-за сватовства к Беренде. Он не особо любил Сиятельного Даверака, но вдруг почувствовал, что питает отвращение к Пенну, отнявшему у него законное место и глаза, которыми Фрелт был не прочь угоститься.

– Если он не сказал это сам конкретными словами, я боюсь, что превосходство за традицией, – сказал он.

– То, что он сказал, сводилось к подтверждению того, что было оговорено ранее, – настаивал Пенн.

– Что в точности он сказал? – снова спросил Фрелт, улыбаясь самым неприятным образом, показывая зубы. – Если ты можешь передать мне каждое сказанное им на смертном одре слово, тогда, возможно, я смогу рассудить. А так…

Он опустил конец фразы, дернув крыльями.

Пенн мгновение боролся сам с собой, после чего опустил крылья. Он не мог повторить каждое слово отца, не только из-за позора Бона, а еще и потому, что он принял исповедь. По старым законам он не мог рассказывать о ней никому, а по новому толкованию вообще не должен был исповедовать.

– Тогда верх берет традиция, – сказал Фрелт.

Сиятельный Даверак отшвырнул полусъеденную ногу в сторону Фрелта. Он обошел Пенна, полностью его игнорируя. Когтями обеих передних лап он вспорол бок Бона, обнажив печень.

– Сюда, дети, – позвал он, и три драгонета прошмыгнули между ног Фрелта, устремляясь к угощению, предложенному отцом.

– Нет, остановитесь, я настаиваю, – сказал Пенн.