Чаша и крест - Нэнси Бильо (2013)

На лице господина Гуинна отразилось неподдельное страдание:

— Это просто ужасно… мне очень, очень жаль…

Шаркая подошвами, вдовец отправился восвояси, а брат Эдмунд принялся мыть деревянную ступку с пестиком. Я все сидела возле стола, обхватив голову руками. По щекам текли слезы. Меня охватило невыносимое чувство безысходности. Неужели теперь нам всю оставшуюся жизнь придется жить в этих тисках отчаяния?

— Эх, знать бы, кто третий провидец! Я пошла бы к нему немедленно, сегодня же, прямо сейчас, лишь бы поскорей узнать пророчество, — не выдержала я. — Надо что-то делать, не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды…

Брат Эдмунд молчал. И я могла только догадываться о том, что он думает и чувствует.

— Когда ворон в петлю влез — соколом пес вспорхнул с небес, — тихо проговорил он наконец.

Похоже, мой друг обдумывал это пророчество уже не один день. В отличие от него, сама я прежде, наоборот, всячески старалась выбросить предсказание из головы.

— А что, если нам самим попытаться все расшифровать, — предложила я. — Мы ведь уже начали делать это в монастыре Черных Братьев.

— Пожалуй, можно попробовать, — кивнул брат Эдмунд. — Но Рождество не очень подходящий для этого день. Кроме того, перед встречей с остальными вам надо успокоиться.

Я тщательно вытерла слезы. Сестра Винифред очень расстроится, если я появлюсь за праздничным рождественским столом в таком состоянии. Да, следует собраться с силами и успокоиться: пусть Артур хотя бы сегодня порадуется.

Желая ободрить, брат Эдмунд потрепал меня по руке, но сделал он это как-то весьма неуверенно, даже с опаской. Я вспомнила, как он обнимал меня, утешая, в Говард-Хаусе, как потом я сама обнимала его в монастыре Черных Братьев и какое чувство меня тогда охватило. Я отогнала вновь пробуждающееся желание — нет, допустить повторения этого ни в коем случае нельзя.

С улицы донеслось чье-то пение. Горожане разгуливали по улицам, во все горло распевая рождественские песни. И, хотя веселые крики и дружелюбные восклицания за окном были предназначены не нам, все равно было приятно это слышать. Например, такие незатейливые слова:

Двадцать пятого декабря,

Тра-ля-ля, тра-ля-ля,

Веселитесь почем зря,

Все — от пастуха до короля!

Брат Эдмунд осторожно убрал руку и поглядел в окно.

— Меня отдали в монастырь, когда мне было восемь лет, — задумчиво проговорил он. — Я не представляю себя другим, я всем своим существом предан католической вере. Я с детства смирился с тем, что никогда не женюсь и не стану отцом. Хотя для ребенка, конечно, эти вещи ничего не значат.

Сердце мое часто заколотилось. Он никогда не беседовал со мной столь доверительным тоном, ни разу не поверял мне подробностей своей жизни. Неужели сейчас брат Эдмунд хочет объяснить, почему отверг меня в монастыре Черных Братьев?

А пение продолжалось, то приближаясь, то удаляясь по улице:

Нынче ночью народился

В яслях скромных и простых

Сын Марии, Святой Девы,

В ризах света золотых.

Мы сидели и молчали. Напряжение в комнате стало просто невыносимым. И наконец, не выдержав, я едва слышным голосом поинтересовалась, рассудив, что, возможно, он ждал от меня именно этого вопроса:

— Брат Эдмунд, а у вас никогда не возникало сомнений насчет обета безбрачия?

— В Писании сказано, — ответил он, глядя в пол, — «Человек, владеющий своими страстями, владеет всем миром. Мы должны либо повелевать ими, либо сделаться их рабами».

Как ни странно, слова эти болью отозвались в моем сердце. И угораздило же меня спросить! Как будто и так не ясно, как к этому относится брат Эдмунд, нелепо было ждать от него другого ответа. Хорошо еще, что он хотя бы не рассердился на меня. Я сменила тему на более безопасную:

— Вы ведь прежде были странствующим монахом, а не монахом, постоянно живущим в монастыре, да?