Чаша и крест - Нэнси Бильо (2013)

Держа в руке записку Эдмунда, написанную столь изящным почерком и вместе с тем столь сухо, я не могла сдержать слез и захлюпала носом.

— Сестра Джоанна, прошу тебя, не надо так расстраиваться, для этого нет причин, — встревоженно сказала сестра Винифред. — Ну подумаешь, Эдмунд задержится на несколько дней. Зато потом он вернется, и всю оставшуюся жизнь вы с ним будете вместе.

Следующие четыре дня были для меня настоящим кошмаром. Я очень ждала Эдмунда и одновременно боялась, что, вернувшись, он разорвет нашу помолвку. Наверное, я не заслуживаю того, чтобы стать его женой, да и вообще чьей бы то ни было супругой. Но все равно, если я была хоть в чем-то виновата перед ним, мне очень хотелось искупить свою вину.

Настала пятница, день выдался очень сырой, дождливый, и я с тяжелым сердцем отправилась в лазарет. Эдмунд сидел за аптекарским столом и, как ни в чем не бывало, работал.

Сердце в груди у меня бухало, как колокол. Я подошла к столу. Эдмунд был занят изготовлением новой партии пилюль. Рядом с миской истертых в порошок трав стояла мисочка поменьше с медом. А он спокойно раскатывал на деревянной доске колбаски, из которых потом предстояло нарезать пилюли.

Наверное, он слышал мои шаги, но головы не поднял и продолжал напряженно работать. Я медленно обошла вокруг стола и встала рядом с ним.

Оказавшись близко, я вдруг увидела, что маленькая миска почти пуста, и предложила:

— Эдмунд, принести тебе еще меду?

Голос мой, как ни странно, прозвучал вполне обыденно, будто между нами ничего не произошло.

— Да, если тебе не трудно, — тихо ответил он.

Я взяла миску, пошла к конторке у задней стенки, добавила в нее меду. Пальцы мои от волнения дрожали, мед был такой густой, что никак не отставал от ложки, и я провозилась довольно долго.

Я вернулась к столу… и вдруг не выдержала:

— Ты все еще хочешь жениться на мне?

Эдмунд закончил нарезать пилюли. Положил нож, повернулся ко мне и заглянул в глаза. Какой усталый был у него взгляд, на лбу и вокруг губ проступили глубокие морщины.

— Больше всего на свете, — ответил он.

И мы бросились друг другу в объятия. Я судорожно вцепилась в Эдмунда, он целовал меня в щеки и в лоб. А потом и в губы; никогда прежде не целовал он меня с такой страстью. Когда мы раньше обнимались, он всегда сдерживал себя. Это очень чувствовалось: руки его были как-то неестественно напряжены, а губы холодны. Но теперь все было по-другому. Что-то новое появилось в нем, какая-то необузданная ярость сквозила в его поцелуях. Я задыхалась; казалось, еще немного, и я потеряю сознание.

Осторожное покашливание у дверей отбросило нас в разные стороны. Это был Хамфри, помощник Эдмунда, он вернулся и теперь смущенно прятал улыбку, прикрыв рот ладонью. Нас словно холодной водой окатило, мы сразу вспомнили о приличиях. В лазарете я оставалась еще час; потом Эдмунд проводил меня, поужинал вместе с нами, позанимался с Артуром. У меня с души словно камень свалился: слава богу, все остается по-прежнему, мы обручены и скоро обвенчаемся. Но в отношениях между нами словно бы возникло некая трещинка, какое-то чувство недосказанности. Я ждала, когда Эдмунд заговорит со мной о Джеффри Сковилле. Но он не делал этого, и я не настаивала.

На следующий день меня ждало еще одно потрясение: в Дартфорд неожиданно приехал мой кузен лорд Генри Стаффорд с женой Урсулой и шестью детьми. Исключительно из соображений учтивости я написала родственникам о том, что выхожу замуж, но мне и в голову не могло прийти, что они вдруг свалятся на меня как снег на голову. Генри вообще уже много лет никуда не выезжал из Стаффордского замка. Повзрослев и остепенившись, он руководствовался в жизни одним-единственным правилом: не впутываться в политику и всячески избегать любых мало-мальски опасных ситуаций. А тут вдруг предпринял такое путешествие на юг страны, да еще через Лондон, аж в Дартфорд — я и не представляла, что он способен на такой подвиг.