Чаша и крест - Нэнси Бильо (2013)

Отец Уильям отвернулся от нее и заговорил, глядя в глаза брату Эдмунду. Я и раньше замечала, что викарию неприятно видеть во главе нашей группы сестру Элеонору. Он всегда старался обращаться к единственному среди нас мужчине.

— Эта церковь, — заявил он, — должна подвергнуться чистке.

4

Мы покидали церковь Святой Троицы в молчании. Дождь прекратился. Над улицей висел белый, как мел, туман, поглотивший все дома, расположенные сразу за стекольной мастерской. Казалось, словно бы облако спустилось с небес на землю. По улице полз доносящийся с бойни смрад, приправленный кислой вонью гниющей рыбы.

Первой прервала молчание сестра Рейчел.

— Еретическая мерзость, — проговорила она со стоном.

— Что же нам делать? — прошептала сестра Агата.

Из тумана вышли двое мужчин и с любопытством посмотрели на нас. Где бы в городе ни собирались вместе бывшие обитатели Дартфордского монастыря, мы всегда привлекали к себе внимание.

— Ну-ка потише, сестры, — приказала сестра Элеонора. — Не хватало еще обсуждать этот вопрос здесь, на виду у всех. Вот вернемся домой и поговорим.

И, разбившись на пары, они чинно направились в сторону дома, словно шествовали не по зловонной грязной улице, а у себя в монастыре по переходу.

Мы с братом Эдмундом и сестрой Винифред остались и, недоуменно переглядываясь, ломали головы, что же такое отец Уильям нам только что сообщил. «Чистка» — какое ужасное слово! Однако, так или иначе, мессы в церкви Святой Троицы будут служить и дальше. Изменится другое: сами обряды, к которым мы привыкли и которыми выражали свою преданность и любовь Иисусу Христу. Погаснут свечи. Отныне должно хватать лишь естественного света. Статуи святых как свидетельство «суеверия и папистского идолопоклонства» уберут. Медные пластины, установленные в полу церкви благодарными жителями в память выдающихся граждан Дартфорда, открутят и выбросят. А что будет с фреской, изображающей святого Георгия? Ее закрасят. Часовню Святого Томаса Бекета снесут, поскольку король считает его бунтовщиком, врагом королевской власти, и все часовни, все статуи, воздвигнутые в честь этого замечательного человека, будут разрушены и уничтожены.

Брат Эдмунд прокашлялся:

— Мне надо в лазарет. Боюсь, у свечных дел мастера водянка. — Он повернулся к сестре. — Помогать мне сегодня не нужно, иди-ка лучше домой и сиди там тихо.

И вдруг я вспомнила:

— Ткацкий станок! Сегодня я могу получить свой ткацкий станок! — И дернула сестру Винифред за рукав. — Послушайте, пойдемте с нами в строительную контору, сестра Беатриса тоже пойдет!

Но моя подруга закашлялась и покачала головой. В трудные минуты бедняжка всегда начинала задыхаться.

Брат Эдмунд знаком велел мне подождать его, а сам торопливо повел сестру через улицу домой. Вскоре он вернулся и спросил:

— Может, вы лучше заберете свой станок завтра, сестра Джоанна?

— Но я так долго ждала его, — недовольно проговорила я.

Он посмотрел куда-то через мое плечо и нахмурился:

— Нет, вы только подумайте, она ведь за нами следит.

— Кто? — Я обернулась.

Из окна церкви на нас подозрительно смотрела женщина. Все та же госпожа Брук.

— Вы знаете ее? — спросила я.

— Ее муж, господин Брук, выстроил в Овери огромный дом.

— Но это не дает ей права указывать нам, что можно делать, а что нельзя.

Брат Эдмунд покачал головой:

— Сестра Джоанна, пожалуйста, не забывайте, что в этом городе нас некому защитить. Мы должны, как сказала сестра Элеонора, покориться. Вести себя тише воды ниже травы.

Я смотрела на окно церкви, на лицо госпожи Брук, освещенное неровным светом свечи, которая скоро погаснет навсегда. Покориться? Нет, все в моей душе решительно восставало против этого.