Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер (1946)

Именно по Луаре они совершили свой исторический побег из Франции, долгое, на удивление удачное путешествие к Нанту, к Англии, к славе. Грасай находился лишь в нескольких милях отсюда, Браун в нетерпении высунулся из коляски. Вот и замок: его увенчанные коническими крышами сторожевые башенки едва видны на затянутом пеленой дождя горизонте. Развевающийся на флагштоке флаг темным пятнышком выделяется на фоне стен. Там граф. Там Мари. Форейтор заставил уставших лошадей перейти на рысь, и замок становился все ближе и ближе, казавшийся невероятным миг вот-вот должен был наступить. Всю дорогу из Смоллбриджа, когда Хорнблауэр решил отправиться в путь, у него создалось ощущение, что он словно не взаправду едет в Грасай. Ему приходило в голову сравнение с ребенком, требующим луну с неба: его цель была столь желанна, что казалась в силу этого недостижимой. И все-таки они здесь: останавливаются перед воротами, ворота открываются и они на рысях въезжают на так хорошо знакомый двор. Здесь навстречу к ним, не взирая на дождь, выскочил старый дворецкий Феликс, а в кухнях собралась группа из женской прислуги, в том числе толстая повариха Жанна. А рядом с коляской, на каменных ступеньках, укрытых от дождя крыльцом, стояли граф и Мари. Это было возвращение домой. Хорнблауэр неуклюже выбрался из экипажа, склонился, целуя руку Мари, обнялся с графом. Граф похлопал его по плечу:

— Добро пожаловать!

Что может сравниться с удовольствием от того ощущения, что ты долгожданный гость и твой приезд доставил радость. Вот и памятная гостиная с позолоченными креслами в стиле Луи Шестнадцатого. Морщинистое лицо старого графа излучало радость, Мари улыбалась. Этот человек разбил ей сердце однажды, она знала, что это повторится вновь, и все равно готова была пойти на все — потому что любила его. Все что видел Хорнблауэр, была ее улыбка, в которой читалось приглашение и проглядывало нечто материнское. В этой улыбке была какая-то печальная гордость: так мать смотрит на сына, ставшего взрослым и готового покинуть ее. Но все эти ощущения были лишь мимолетными — способность Хорнблауэра наблюдать моментально исчезла, смытая волной его собственных чувств. Он хотел прижаться к Мари, обнять ее роскошное тело, забыть свои печали, горести и разочарования в дурмане ее объятий, так, как это однажды случилось четыре года назад.

— Гораздо более приятное прибытие, чем в прошлый раз, милорд, — произнес граф.

В прошлый раз Хорнблауэр прибыл сюда в качестве беглеца, неся на руках раненного Буша и преследуемый по пятам наполеоновскими жандармами.

— Безусловно, — сказал Хорнблауэр. Потом он сообразил, как официально обратился к нему граф. — Неужели я для вас «милорд», сэр? Мне помнится…

Они улыбнулись друг другу.

— В таком случае, если позволите, я буду называть вас Орацио, — сказал граф. — Такая близость делает мне честь.

Хорнблауэр посмотрел на Мари.

— Орацио, — сказала она. — Орацио.

Ему уже приходилось слышать эти слова, произнесенные слегка другим тоном, когда они были наедине. Любовь переполняла его — та любовь, на которую он был способен. Ему до сих пор не пришла в голову мысль о неблаговидности его поступка — ведь он приехал сюда, чтобы тем самым снова подвергнуть Мари страданиям. Его обуревали собственные желания — но, возможно, в его оправдание стоит заметить, что в силу своей чрезмерной скромности он не способен был понять, как сильно его могут любить женщины. Феликс принес вино. Граф поднял бокал.

— За ваше счастливое возвращение, Орацио, — сказал он.

Эти простые слова вызвали в памяти Хорнблауэра целую вереницу ярких воспоминаний, подобно хороводу королей, возникшему в воображении Макбета. Жизнь моряка — череда расставаний и возвращений. Возвращений к Марии, которой больше нет, возвращений к Барбаре, и вот теперь — возвращение к Мари. Не хорошо думать о Барбаре, находясь рядом с Мари, как думал он о Мари, находясь рядом с Барбарой.