Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер (1946)

Хорнблауэр заставил себя пересечь комнату и подойти к ней, чтобы сугубо формально поцеловать протянутую ему руку. Вымученная улыбка по-прежнему застыла у нее на губах, она выглядела, как если бы… словно она готова отдать ему все, что он захочет, как послушное дитя, способное пойти на любую жертву ради любимой матери. Как сможет он снова посмотреть ей в глаза? И все же смог. Они смотрели друг на друга с каким-то странным чувством. У Хорнблауэра создалось ощущение чего-то живого и яркого. На Мари было расшитое золотом платье. Глаза ее, казалось жгли его — это не была просто метафора. Он попытался вызвать в памяти образ Барбары: так потерпевший кораблекрушение, мечась в волнах, цепляется за обломок мачты. Барбара — сдержанная и элегантная; Мари — горячая и пышная. Барбара в белом, которое не очень идет ей, Мари — в золотом. Глаза Барбары голубые, взгляд сверкающий; у Мари глаза карие, а взгляд нежный и приветливый. Волосы Барбары каштановые, даже почти коричневые, у Мари — золотистые, чуть-чуть рыжеватые. Как можно думать о Барбаре, глядя на Мари?

Здесь же ожидал своей очереди граф, чудаковатый добряк — самый замечательный человек на свете, трое сыновей которого погибли за Францию, и который однажды сказал Хорнблауэру, что относится к нему, как к сыну. Обуреваемый чувствами, Хорнблауэр обменялся с ним рукопожатием. Взаимное представление было нелегким делом — не просто представлять друг другу свою жену и свою любовницу.

— Леди Хорнблауэр — мадам виконтесса де Грасай. Барбара, дорогая — месье граф де Грасай.

Оценили ли они друг друга, эти две женщины? Скрестили ли они клинки: его жена и его любовница, женщина, которую он выбрал открыто, и та, которую любил втайне?

— Именно месье граф, — с чувством сказал Хорнблауэр, — и его сноха помогли мне бежать из Франции. Они укрывали меня, пока не прекратились розыски.

— Я припоминаю, — произнесла Барбара. Она повернулась к ним и сказала на своем ужасном школьном французском:

— Я бесконечно благодарна вам за все, что вы сделали для моего мужа.

Это было нелегко. На лицах Мари и графа читалось недоумение: супруга коммодора совершенно не подходила под описание, данное им Хорнблауэром четыре года назад, когда он, беззащитный беглец, прятался в их доме. Откуда им было знать, что Мария умерла, и что Хорнблауэр вскоре женился на Барбаре, являвшейся полной противоположностью своей предшественнице.

— Мы готовы это сделать и впредь, мадам, — сказал граф. — К счастью, теперь в этом не будет необходимости.

— А лейтенант Буш? — спросила Марию. — Надеюсь, с ним все в порядке?

— Он погиб, мадам. Был убит в последний месяц войны. До своей гибели он успел стать капитаном.

— О!

Глупо было говорить, что он стал капитаном. Для всех это несущественно. Морской офицер так невыразимо ревностно и трепетно относится к продвижению по службе, что в разговоре со случайным знакомым у последнего может создаться мнение, что смерть — достойная цена за капитанский патент. Но только не в случае с Бушем.

— Мне жаль, — сказал граф. Он несколько помедлил, прежде чем задать следующий вопрос — кошмар войны вновь всплыл из небытия, воплотившись в страхе, когда задавался о вопрос о друзьях, которых, возможно, больше нет. — А Браун, этот колосс? Он жив?

— С ним все в порядке, граф. В данный момент он является моим доверенным слугой.

— Мы немного читали о вашем побеге, — сказала Мари.

— В обычной извращенной манере Бонапарта, — добавил граф. — Вы захватили корабль — «Эн… Эндор…»

— «Эндорская волшебница», сэр.

Удовольствие это или мука? На него нахлынули воспоминания: о замке де Грасай, о бегстве вниз по Луаре, о почетном возвращении в Англию, воспоминания о Буше, и такие сладостные — о Мари. Он снова заглянул ей в глаза: светящаяся в них доброта была безмерной. Боже! Это невыносимо!