Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер (1946)

У герцога зубы тоже, наверняка, клацали от холода. Хорнблауэр бросил взгляд на Хоу и Лебрена, которые, сохраняя вид невозмутимой вежливости, старались локтями оттеснить друг друга так, чтобы оказаться ближе к нему и герцогу, и принял решение свести дальнейшие мероприятия к минимуму, проигнорировав обширную программу, которую предложили ему Хоу и Лебрен. Какой смысл было присылать сюда бурбонского принца и позволить ему умереть от пневмонии? Ему необходимо представить Мома — имя барона, конечно, должно войти в историю, и Буша, старшего морского офицера — по одному от каждой страны, чтобы продемонстрировать согласие между ними, что было весьма кстати, так как Буш обожал высокопоставленных персон и преклонялся перед монархией. Герцог займет важное место в памятном списке Буша, который открывал царь всея Руси. Хорнблауэр обернулся и сделал знак, чтобы подвели лошадей, конюший бросился, чтобы подержать стремя, и герцог вскочил в седло — прирожденный наездник, как и все в его семье. Хорнблауэр оседлал спокойную лошадку, которую выбрал для себя, остальные последовали его примеру: кое-кто из гражданских испытывал неудобства из-за непривычки носить шпагу. До церкви Богоматери было каких-то четверть мили, и Лебрен предусматривал, что каждый ярд этого пути должен выражать верноподданнические чувства по отношению к Бурбонам: белые флаги в каждом окне, украшенная лилиями триумфальная арка у западного портала церкви. Однако крики собравшихся на улице людей казались жидкими на пронизывающем ветру, да и сама процессия не выглядела очень торжественной, так как каждый старался протиснуться вперед в поисках убежища. Церковь милостиво предоставила им такое убежище — как в переносном смысле она служит таковым для грешников — подумал Хорнблауэр, прежде чем лавина дел снова захлестнула его. Он занял свое место позади герцога, держа в поле зрения Лебрена, специально разместившегося здесь для удобства Хорнблауэра. Наблюдая за ним, Хорнблауэр мог понять, как нужно себя вести: когда стоять, а когда опуститься на колени, ведь это был первый раз, когда он находился в католическом храме и присутствовал на католическом богослужении. Ему было немного жаль, что вереница мыслей не позволила ему наблюдать за происходящим с должным вниманием. Одеяния, вековые обряды могли заинтересовать его, если бы не размышления о том, на что надавил Лебрен, чтобы убедить священников преодолеть страх перед гневом Бонапарта и вести службу, и том, какую же толику реальной власти захочет получить этот отпрыск рода Бурбонов, а также о том, какая доля правды содержится в начавших стекаться к нему сведениях, говорящих, что императорские войска, стали, наконец, продвигаться к Гавру.

Аромат ладана, тепло, усталость и череда непоследовательных мыслей ввели его в дремотное состояние, подбородок его начал уже было клониться вниз, но заметив, что Лебрен поднялся на ноги, он проснулся. Хорнблауэр поспешил последовать его примеру, и процессия потянулась к выходу из церкви.

От Нотр Дам они, пронизываемые ветром, проехали по Рю де Пари, и сгрудились в кучу перед входом в Отель де Виль. Приветственные крики людей звучали тихо и без воодушевления, а движения герцога, когда он махал рукой или приподнимал шляпу, казались механическими. Его королевское высочество обладал стоическим терпением, позволявшим переносить трудности в присутствии народа — свойство, присущее монархическим особам, однако ему, видимо, пришлось заплатить за это дорогой ценой — он сделался молчаливым и замкнутым. Хорнблауэр размышлял, чего можно ожидать от герцога, ведь скоро под его формальным руководством французам предстоит проливать кровь французов, и наступит ли тот момент, когда он сможет положиться на сторонников Бурбонов в борьбе против бонапартистов?