За чертой - Кормак Маккарти (1994)

Отвернувшись, он что-то сказал своим спутникам по-цыгански, один из них вынул из держателей, приколоченных к плоту, пастуший кнут, размотал его и щелкнул им в воздухе, да так, что из лесу вернулось эхо, как от выстрела, и караван пришел в движение. Опять повернувшись к Билли, цыган улыбнулся. И сказал, что, возможно, они еще встретятся на какой-нибудь другой дороге, потому что этот мир не так просторен, как некоторые воображают. Когда Билли спросил его, сколько он ему должен за лечение коня, цыган лишь махнул рукой, — дескать, денег не надо.

— Para el camino,[894] — сказал он.

Затем повернулся и двинулся вслед за остальными. Билли стоял, держа в руке тонкую пачку запятнанных кровью купюр, которую успел вытащить из кармана. Опять позвал цыгана, тот обернулся.

— Gracias, — крикнул Билли.

Цыган помахал поднятой рукой:

— Por nada.[895]

— Yo no soy un hombre del camino.[896]

Но цыган только улыбался и махал рукой. Он сказал, что закон дороги соблюдают все, кто идет по ней. Что на дороге не бывает особых обстоятельств. Потом повернулся и зашагал, догоняя других.

Под вечер конь поднялся и встал, покачиваясь на дрожащих ногах. Не надевая на него недоуздка, Билли пошел рядом с ним к реке, где, неуверенно ступая, конь зашел в воду и долго, бесконечно долго пил. Вечером, когда Билли готовился приняться за ужин из тортилий и козьего сыра, который оставили ему цыгане, на дороге показался верховой. Один. Едет, насвистывает. Поравнявшись с первыми деревьями, остановился. Потом поехал, но медленнее.

Билли встал и вышел к дороге; всадник, не слезая, остановился. Слегка сдвинул шляпу на затылок, чтобы лучше видеть самому и чтобы лучше видели его. Посмотрел на Билли, на его костер и на коня, лежащего на опушке рощи.

— Buenas tardes,[897] — сказал Билли.

Всадник кивнул. Он ехал на хорошем коне, в хороших сапогах и хорошей стетсоновской шляпе, в зубах держал тонкую черную сигару. Вынув сигару изо рта, он сплюнул и сунул ее обратно.

— Ты говоришь по-американски? — сказал он.

— Да, сэр. Говорю.

— А я как раз смотрю и думаю: малый вроде более-менее. Какого хрена ты тут делаешь? И что там такое с конем?

— Знаете, сэр, что я тут делаю — это, мне кажется, мое дело. Наверное, то же самое можно сказать и про коня.

На его слова проезжий не обратил внимания.

— Он там не помер? Нет?

— Нет. Он не помер. Его порезали грабители.

— Порезали грабители?

— Да, сэр.

— В смысле — почикали бритвами?

— Нет. В смысле — воткнули ему пику в грудь.

— Но за каким же, спрашивается, толстым хреном?

— А вот вы бы мне и объяснили.

— Я-то откуда знаю.

— Ну так и я не знаю.

Всадник сидел в седле, задумчиво покуривая. Обвел глазами местность к западу от реки.

— Не понимаю я эту страну, — сказал он. — То есть вообще ни зги не понимаю. А у тебя, случайно, нет тут где-нибудь в загашнике кофейку?

— Есть даже кой-какой харч. Когда вы нарисовались, я как раз собирался вдарить по котлу. Особых разносолов не имею, но, если не откажетесь, милости прошу.

— Что ж, коли так, я был бы очень благодарен.

Он устало слез с коня, переложил поводья за спиной из руки в руку, опять поправил шляпу и пошел вперед, ведя коня под уздцы.

— Ни черта я тут понять не могу, — сказал он. — А ты не видел, тут не проезжал мой самолет?

Они уселись у костра и, пока лес темнел, стали ждать, когда сварится кофе.

— Вот никогда бы не подумал, что цыгане окажутся такими трудягами, — сказал мужчина. — У меня насчет них большие были сомнения. Но со мной просто: когда бываю не прав, я это признаю.

— Что ж, это хорошая черта.

— Еще бы.