Коммодор Хорнблауэр - Сесил Форестер (1945)

Световой люк был размерами три на два фута и, стоя под ним, Хорнблауэр смог, наконец, распрямиться, но даже теперь его волосы скользили по поверхности светового люка. Здесь же болталась на крюке лампа; одного неосторожного движения было достаточно, чтобы Хорнблауэр задел ее обнажённым плечом и тёплое вонючее масло плеснуло ему на ключицу. Хорнблауэр снова выругался.

— Сейчас вам принесут горячий кофе, сэр, — сказал Виккери.

Принесённый кофе имел привкус, который Хорнблауэр за несколько последних лет уже успел позабыть — смесь горелого хлеба с едва уловимым ароматом кофе — но, по крайней мере, он согревал. Хорнблауэр отхлебнул и отдал чашку Брауну, а затем взял сухую рубашку, лежавшую перед ним на казенной части двенадцатифунтовки и с трудом влез в нее.

— Будут ли ещё приказания, сэр? — спросил Виккери.

— Нет, — с трудом ответил Хорнблауэр, осторожно вытягивая голову вперед, чтобы избежать нового столкновения с палубным бимсом. Он попытался укрыть разочарование и плохое настроение, сквозившее в его голосе, но, кажется, не преуспел в этом. Его раздражало, что приходилось признать: похоже, любая попытка прорваться в Фришгаф обречена на неудачу. Вся его осторожность, здравый смысл и даже инстинкты подводили именно к такому выводу. Ни один из кораблей, состоявших под его командой, не сможет ни прорвать бон, ни обойти его. Он с горечью вспомнил те ненужные слова, которые он сказал Бушу — о своём желании атаковать этот район с моря. Если он когда-нибудь нуждался в уроке держать рот на замке, то сейчас он его получил. Теперь вся эскадра ожидает активных действий, а ему придется разочаровать эти ожидания и отплыть, вообще ничего не предприняв. В будущем ему нужно будет закрыть свой рот на двойной запор и трижды прикусить свой болтливый язык, ведь если бы он не проговорился так легкомысленно Бушу о своих намерениях, то не было бы и никаких сложностей. Теперь же Буш, в отсутствии новых приказов, уже успел обсудить перспективы будущих действий с другими офицерами, отчего надежды возросли еще больше — теперь каждый ожидает великих свершений от славного Хорнблауэра (при мысли об этом он улыбнулся с чувством горького презрения к себе), чья репутация дерзкого и искусного командира была широко известна.

Огорченный, он вновь вернулся к расчетам. Между боном и песчаной косой достаточно места, чтобы смогла пройти небольшая флотилия корабельных шлюпок. Он может послать три или четыре, с четырехфунтовками, установленными на носу и полуторастами человек на борту. Вполне вероятно, что ночью они пройдут мимо бона незамеченными и, захватив врасплох всех в заливе, смогут полностью дезорганизовать прибрежные перевозки. Очень может быть, им удастся уничтожить несколько сотен тонн грузового тоннажа. Но обратно флотилия не вернется — за выходом станут следить очень внимательно; артиллеристы на батареях будут дежурить у орудий днём и ночью, а канонерки так и заснуют вдоль оконечности бона. Даже если их экипажи будут состоять из солдат, их будет достаточно, чтобы уничтожить шлюпочную флотилию. Для эскадры будет весьма чувствительна потеря ста пятидесяти опытных моряков — десятой части всех экипажей — а меньшие силы могут быть уничтожены и вовсе без всякой пользы.

Нет, сколько бы каботажных судов не удалось бы уничтожить, это не стоило бы жизней ста пятидесяти моряков. Он должен оставить эту идею. И как будто в ознаменование этого решения, Хорнблауэр встал и начал натягивать сухие бриджи, которые Виккери велел для него принести. Решение пришло уже в следующее мгновение, когда он успел вдеть в штанину только одну ногу и Хорнблауэр замер, стоя голой ногой на палубе, а на второй бриджи были натянуты едва до колена.

— Мистер Виккери, — сказал он, — пусть снова принесут карты.

— Есть, сэр! — ответил Виккери.