Коммодор Хорнблауэр - Сесил Форестер (1945)

Похоже, все жители Смоллбриджа собрались, чтобы приветствовать их. По одну сторону аллеи стоял пастор, окруженный толпой детей; впереди стояли четверо фермеров-арендаторов в мешковато сидящих на них воскресных костюмах тонкого сукна, чуть поодаль — их работники в простых, но чистых блузах. Напротив — кучка женщин в фартуках и шляпках. Стоящий позади детей конюх — он же, по совместительству, грум, уткнул скрипку себе под подбородок и взял первую ноту; пастор взмахнул рукой и детский хор взорвался пронзительными, срывающимися на визг голосами:

— Смотри-ии, о во-о-т грядет геро-оой,

Бьет барабан, гре-емят фанфа-аары!

Для Хорнблаура вся эта какофония была ужасна, тем не менее, он снял шляпу и стоял — спокойно и немного неловко; звуки ничего не значили для его абсолютно не музыкального слуха, он лишь различал некоторые слова. Наконец неровное пение хора оборвалось, и священник ступил шаг вперед.

— Ваша Светлость, — начал он, — Сэр Горацио Хорнблауэр. Добро пожаловать — от имени всей деревни, добро пожаловать, сэр Горацио во всей славе, добытой вами в борьбе против корсиканского тирана! Добро пожаловать, Ваша светлость, леди Хорнблауэр — супруга героя, сестра героя, который командует нашей доблестной армией в Испании, дочь благороднейшего дворянина страны! Добро пожаловать –

— Ма-аа! — неожиданно завопил маленький Ричард, — Па-па!

Но пастор, даже не вздрогнув от неожиданности, продолжал свою речь, повествуя в самых выспренных выражениях о той радости, которые испытывают все обитатели Смолбриджа, узнав, что местечко теперь принадлежит столь славному морскому офицеру. Хорнблауэр несколько отвлекся от этого классического образчика ораторского искусства — ему пришлось сосредоточиться на удерживании Ричарда от немедленной реализации вполне понятного желания — спуститься на четвереньках по лестнице и познакомиться с деревенскими мальчишками поближе. Решив, наконец, и эту проблему, Хорнблауэр окинул взглядом буйную зелень старого парка; с одной стороны вдалеке возвышались массивные очертания Даунса, с другой — над верхушками деревьев виднелась колокольня Смолбриджской церкви. Вплотную к церкви прилегал сад — сейчас, в полном цвету, он был особенно хорош. И парк, и сад и церковь — все это принадлежало ему; теперь он был сквайром — джентльменом-землевладельцем, собственником многих акров, которого почтительно приветствовали его арендаторы. За спиной — его собственный дом, полный слуг; на груди — широкая красная лента и блестящая звезда ордена, которым он награжден за доблесть, а в Лондоне, у Коттса и K°, хранится порядочная сумма в золотых гинеях — и все это также принадлежит ему. Вот она — высшая ступень человеческого счастья, исполнение всех, самых честолюбивых желаний. Слава, богатство, покой, любовь, ребенок — он обладает всем, чего только может пожелать сердце. Но увы — стоя на ступенях своего дома и слушая приветственную речь пастора, Хорнблауэр вдруг с удивлением обнаружил, что все еще не чувствует себя счастливым — и злился на себя за это. Он должен, должен был чувствовать себя счастливым; гордость и радость должны бы переполнять его, а вместо этого при мысли о будущем его переполняла тревога — тревога от того, что ему придется жить здесь, а перспектива провести блестящий сезон в Лондоне вызывала уже настоящее отвращение — даже если Барбара все время будет рядом с ним.