Беззаботные годы - Элизабет Джейн Говард (1990)

Когда он ушел к себе в гардеробную, Вилли встала перед большим зеркалом. Платье его отнюдь не воодушевило. С другой стороны, мужчины в этом ничего не понимают, а платье пригодится – оно идеально подходит для театра и сидит хорошо, а берта вокруг низкого выреза скрывает ее довольно маленькие и обвисшие груди. Видимо, ужасная мода двадцатых годов, когда все утягивались и сходили с ума по мальчишеским фигуркам, навредила их мышцам. Тайком от Эдварда она каждое утро делала упражнения в попытке восстановить их, но улучшений пока не замечала. А в остальном она в хорошей форме. Она снова присела к туалетному столику и аккуратно нанесла два маленьких мазка румян: мама вечно твердила ей, что макияж вульгарен, и Эдвард признавался, что недолюбливает его, но она заметила, что женщины, которыми он особенно интересуется, красятся довольно ярко. Например, Гермиона. Алая губная помада, яркий лак на ногтях, темно-синяя тушь для ресниц… Вилли вынула из ящичка губную помаду и слегка коснулась ею губ. Помада имела темно-карминовый оттенок, смотрелась немного странно, и Вилли сжала губы, чтобы распределить ее равномерно. Чуточку аромата Ormande от Coty’s за уши, и она готова.

Вернулась Луиза, гранаты были извлечены из плоского и довольно потрепанного кожаного футляра: гранаты восемнадцатого века, бриллиантовой огранки – ожерелье и длинные серьги к нему. Пока она вдевала в уши серьги, Симпсон сражалась с застежкой ожерелья.

– Можете выложить мою коричневую сумочку, тисненого бархата с бисером, пока я схожу пожелать доброй ночи мисс Лидии.

– Хорошо, мадам… Мадам, мама, а мне обязательно ужинать вместе с няней? Можно поужинать в моей комнате?

– Зачем тебе это понадобилось?

– За столом она ужасно нудная. Вернее, нудная она всегда, но за столом это особенно заметно.

– А ты не думаешь, что она может обидеться?

– Могу сказать, что у меня разболелась голова.

– Ну хорошо. Но только сегодня.

Лидия уже лежала в постели в детской спальне. Ее волосы были по-прежнему заплетены в короткие косички, из которых над ушами выбились влажные короткие прядки. Она была одета в голубую фланелевую ночную рубашку. Новый редингот висел на стуле возле постели. Шторы были задернуты, но вечерний свет пробивался между кольцами и ложился полоской в просвете между полотнищами штор. При виде Вилли Лидия сразу села в постели и воскликнула:

– «Элегантно на вид!»

Вилли растрогалась.

– Но спеть тебе так нежно и сладко, как Кошка, я не смогу[8].

– Ты сама нежная и сладкая. Луиза сказала, что вы идете в театр. А когда мне будет можно?

– Когда подрастешь. Может быть, на Рождество.

– Луиза сказала, если вдруг в театре начнется пожар, люди не выберутся. В вашем театре не будет пожара?

– Конечно, нет! И люди смогут выбраться.

– Но ты можешь попасть в аварию.

– Дорогая, я не попаду. А почему ты так беспокоишься?

– Просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Никогда.

– Дорогая, ничего не случится, – заверила Вилли, не понимая, почему при этих словах ее охватила такая печаль.

– Мой редингот мне так нравится! Мама, пожалуйста, расплети мне косички! Они слишком тугие, спать будет жестко. Няня всегда делает все как надо, но думает про завтра, а не про то, что будет сейчас. Они так натянуты! Из-за них все волосы тянутся и становятся длиннее.

Вилли сняла резинки и расплела тугие косички. Лидия замотала головой.

– Так гораздо лучше, мама. Будь осторожна и обязательно возвращайся. Ты ведь уже старая, а старым людям надо быть осторожными. На старушку ты не похожа, – лояльно добавила она, – но я-то знаю, кто ты. Я же тебя всю свою жизнь знаю.

У Вилли дрогнули губы, но она ответила:

– Понятно. А теперь мне пора, мой утеночек, – она наклонилась. Лидия обняла ее, изо всех сил затаив дыхание, так что объятия получились не очень продолжительными.

– Только ты скажи няне, пожалуйста, что это ты расплела мне косички.