Беззаботные годы - Элизабет Джейн Говард (1990)

Рейчел Казалет всегда просыпалась рано, но летом, да еще за городом – вообще в самую рань, с первым рассветным щебетом птиц. Потом в наступившей тишине она пила чай из термоса, приготовленного у постели, съедала печенье Marie, прочитывала очередную главу «Спаркенброука», который, по ее мнению, был слишком насыщенным эмоционально, но хорошо написанным. А потом, когда яркий серый утренний свет начинал наполнять комнату (она спала с незадернутыми шторами, чтобы впустить как можно больше свежего воздуха), а свет лампы на тумбочке у кровати становился в сравнении с ним грязновато-желтым, почти болезненным, она выключала лампу, выбиралась из постели, надевала шерстяной халат и растоптанные шлепанцы (удивительно, что они в конечном итоге приобретают форму бобов), тихонько проходила по широким спящим коридорам и спускалась на три ступеньки к ванной. В этой комнате, обращенной к северу, стены были отделаны сосновыми панелями на шпунтах, выкрашенными в темно-зеленый цвет. Здесь даже в разгар лета было холодно, как в кладовке, и в целом комната напоминала денник титулованного жеребца. Ванна, стоящая на чугунных львиных лапах, была в зеленоватых пятнах окиси от воды из древних медных и фарфоровых кранов, прокладки которых вечно подтекали. Рейчел пустила воду в ванну, разложила пробковый коврик и заперла дверь. Коврик был покоробившимся, поэтому спружинил, когда она встала на него; однако ванная по-прежнему считалась детской, а дети, как правило, не замечают таких мелочей. Дюши говорила, что коврик еще совсем как новый, и в целом не считала, что ванна предназначена для удовольствий: вода должна быть чуть теплой: «тем полезнее для тебя, дорогая», мыло марки Lifebuoy, а туалетная бумага Izal: «она гигиеничнее, дорогая». В свои тридцать восемь лет Рейчел полагала, что она вправе как принимать неподобающе горячую ванну, так и пользоваться прозрачным мылом Pears, которое хранила в своем несессере для туалетных принадлежностей. Всю тяжесть заботы Дюши о здоровье и гигиене родных принимали на себя внуки. Как хорошо, что они приезжают все вместе; значит, скучать не придется. Рейчел любила своих трех братьев одинаково крепко, но по разным причинам: Хью потому, что он был ранен на войне, но держался храбро и не жаловался; Эдварда – потому, что был такой симпатичный, совсем как Бриг в молодости, так ей казалось, а Руперта – за то, что он прекрасно рисовал, страшно мучился, когда умерла Изобел, был замечательным отцом и так чудесно относился к Зоуи, которая… еще «очень молода», а главное – за то, что он так часто смешил ее. Но любила она их всех, разумеется, одинаково, и точно так же (и опять-таки само собой разумеется) у нее не было любимчиков среди детей, которые росли так быстро. Больше всего они нравились ей, пока были младенцами, но и подрастая, оставались очень милыми и нередко высказывались уморительно смешно. Рейчел прекрасно ладила со своими невестками – разве что, пожалуй, считала, что пока плоховато знает Зоуи. Должно быть, нелегко ей войти последней в такую большую и дружную семью со своими обычаями, традициями и шутками, непонятными без объяснений. Рейчел решила быть особенно доброй к Зоуи – как и к Клэри, бедняжка превращалась в пышечку, правда, глаза у нее просто прелесть.