К тому времени как я вернулась в лабораторию, сирены умолкли, а «Боинг» RC-135 врезался в таунхаусы на Дженерал-роу.

— У ваших семей есть Билеты? — обращаюсь я к своей команде в отделе кибернетики.

Нас осталось здесь шестеро. Остальные эвакуированы из этого здания. Мы добровольно вызвались продолжать работу, потому что она очень важна.

Трой Миллер не поднимает головы от лабораторного стекла с дендритным образцом.

— А у тебя? — спрашиваю я Марка Рубина.

Марк любит поесть, не может потерять ни фунта веса и танцует брейк на офисных вечеринках. Пока в прошлом году Апория не поменяла курс и не полетела к Земле, он относился к работе спустя рукава, и его едва не уволили.

— Моя бывшая девушка, Дженни Карпентер. Она получила свой Билет, — говорит Марк.

Он жует холодный хот-дог, обернутый целлофановым пакетом. Здесь на каждом этаже есть кафетерии, и они полны еды. После Девятого убежища это здание — лучшее место, где можно укрыться, когда ударят Апории.

— А у вас? — спрашиваю остальных.

Джим Чен, Крис Хеллер и Ли Маккуэйд молча достают свои телефоны и проверяют сообщения, словно забыв, что это охраняемое здание без внешней связи.

— Кажется, мои родители получили. Должны были, — говорит Крис.

Я прижимаю руку ко лбу. В лаборатории царит беспорядок. Обезьяньи мозги, разбросанные по стальным стаканам, похожи на медуз в детских ведерках на пляже. Столы перевернуты, инструменты разбросаны, упаковки с материалами небрежно поставлены у стен. Уборщики не заходили сюда уже несколько недель. Как и никто из тех, кто в списке. Все либо пытаются прорваться в убежища, либо дезертируют с этой секретной войны, которую шесть месяцев назад Америка развязала против большей части Азии. Никто не знает, зачем эта война и почему Сети связи выходят из строя одна за другой.

— Моя семья не получила Билетов, — говорю я.

Трой Миллер все так же не поднимает головы. Он высокого роста, всегда в костюме под лабораторным халатом, и мог бы стать здесь начальником, если бы не был таким замкнутым.

— Господи, да нашим семьям не нужны Билеты! Там проверяют по отпечаткам пальцев и распознаванием голоса.

— Надеюсь, ты прав, — говорю я. — Ну как, есть прогресс?

Трой указывает на выключенного андроида, безжизненное тело которого прислонено к двери морозильника.

— Если хочешь назвать это прогрессом…

— Провал? — спрашиваю я.

— Эпический. Он пришел в ярость, — говорит Ли. — Визжал и метался по лаборатории, как бешеная горилла.

Крис закрывает лицо руками, вспоминая.

— Пытался открутить себе голову. Нам нужно встроить в них выключатель. Как же он орал!..

— Ну хватит. Экспериментировать с мозгами приматов больше не будем, — говорю я.

Трой наконец поднимает голову от своего дендрита.

— Нам нельзя использовать органику. Исключительно искусственный интеллект.

— У нас нет времени на искусственный интеллект. Апории упадут на Землю через пять часов. Давайте размораживать человеческие образцы, — говорю я.

— М-м-м… — мычит Трой, выражая свое несогласие.

Ли, который от всего этого стресса стал нервным и грубым, стучит костяшками пальцев по спине Троя.

— Давай, приятель! Бери мозг! Заверни его в тефлон, и начнем!

Трой пожимает плечами. Ли продолжает стучать по его спине.

— Перестань, Ли, — говорю я.

— Мы не можем использовать человеческий мозг, — говорит Крис. — Это неправильно. С моральной точки зрения.

— Хватит, вы, кровоточащие сердца! — говорю я. — Марш в морозилку!

* * *

Мы размораживаем все девятнадцать образцов мозга. Формой они напоминают внутреннюю сторону краба-мечехвоста. Одиннадцать из них глубокая заморозка высушила и необратимо повредила. Трой извлекает гемостатическими щипцами теменную долю рассеченного мозга кадавра номер девятнадцать.

— Вот что мы теряем в переводе, — говорит он мне. — Чувства высшего порядка.