Краткий курс по экологии здешних мест тоже нельзя было назвать конкретным. Бóльшую часть времени меня знакомили с естественными смешанными экосистемами, фауной и флорой, возникшей в результате перекрестного опыления. Мне также преподали интенсивный курс по грибам и лишайникам, и он в свете обнаруженного текста на стене виделся истинной целью всего обучения. Если карта нужна была только для того, чтобы как можно сильнее запутать, то курс по экологии предназначался, как ни странно, для того, чтобы соответствующим образом подготовить. Если только у меня не разыгралась паранойя. Однако если все так и было, то руководство знало про башню – и, возможно, ему было известно о ней с самого начала.

Все это только усиливало мои подозрения. Мы прошли через курсы выживания и обращения с оружием – такие выматывающие, что почти каждый вечер сразу расходились спать по своим комнатам. В тех редких случаях, когда проводились совместные тренировки, мы тренировались по отдельности. На второй месяц у нас отобрали имена: теперь названия принадлежали исключительно объектам и явлениям из Зоны Икс, и то в виде общих ярлыков. Так нас тоже отвлекали от конкретных вопросов, которые можно задать, лишь обладая конкретными сведениями. Однако далеко не всякими: не теми, к примеру, что в Зоне Икс водится шесть разновидностей ядовитых змей. Да, звучит натянуто, но я не собиралась отбрасывать даже самые бредовые варианты.

В итоге, когда мы были готовы пересечь границу, мы знали все… и ничего.

* * *

Мы вышли на поверхность, щурясь от яркого света, и сорвали маски, чтобы надышаться свежим воздухом. Психолог как в воду канула. Мы ожидали практически любого развития событий, но только не этого. Некоторое время мы не знали, что делать. Солнце светило как обычно, небо слепило синевой, а деревья отбрасывали длинные тени. Я вынула беруши. Дыхания башни слышно не было. Уму непостижимо, как то, что мы видели внизу, сосуществовало рядом с обычным миром. От резкого перехода от фантазии к яви я чувствовала себя водолазом, слишком быстро поднявшимся с глубины. Мы прочесали окрестности в поисках психолога: она наверняка где-то пряталась, и, что более важно, у нее были ответы на наши вопросы. Через час беспорядочное кружение вокруг башни стало смахивать на манию, и мы бросили поиски.

Отрицать правду было невозможно.

– Ее здесь нет, – сказала я.

– Вернулась в лагерь?… – предположила топограф.

– Или есть что скрывать. Согласна? – спросила я.

Топограф сплюнула на траву и пристально посмотрела на меня.

– Нет, не согласна. Может, с ней что-то случилось. Может, ей зачем-то понадобилось вернуться в лагерь.

– Ты же видела следы. Видела тело.

– Идем в лагерь. – Она повела винтовкой в сторону.

Я никак не могла понять, что ею руководило: агрессия или обычная осторожность. Как бы то ни было, на поверхности она чувствовала себя увереннее. Мне больше нравилось видеть ее напуганной.

Когда выяснилось, что психолога нет и в лагере, решимости у топографа поубавилось. Вместе с психологом исчезла половина припасов и бóльшая часть оружия – либо она взяла все это с собой, либо где-нибудь спрятала. Так или иначе, мы знали, что она жива.

Думаю, вы представляете наше с топографом замешательство. Мы – ученые, наша задача – наблюдать за природными явлениями и следствиями человеческой деятельности. К встрече со сверхъестественным нас не готовили. Было бы легче, будь у нас конкретный противник, но нет, все шло наперекосяк. Экспедиция длилась меньше недели, а наша группа уже потеряла троих: лингвиста (на границе), затем антрополога, а теперь еще и психолога.

– Все, я сдаюсь. – Топограф бросила винтовку и упала в кресло перед палаткой антрополога. – Я тебе поверю. Пока. Потому, что выбора у меня нет. Как и версий получше… Что будем делать?