Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– А вот теперь она нравится вам уже меньше. Теперь вам уже жаль Виллер-Котре, Писле, жаль ваших мирных равнин, ваших тенистых лесов.

– Frigida tempe[181], – ввернул Питу.

– Да, вы правы, – согласился Бийо.

– Так вот: вы, папаша Бийо, фермер, собственник, уроженец Иль-де-Франса, а следовательно, исконный француз, вы представитель третьего сословия, тех, кого называют большинством. И вы уже потеряли вкус к революции.

– Согласен.

– Стало быть, и большинство тоже потеряет к ней вкус.

– И что дальше?

– В один прекрасный день вы протянете руку солдатам господина Брауншвейга[182] или господина Питта, которые именем этих освободителей Франции придут, чтобы вернуть вам ваши священные устои.

– Никогда!

– Да ну? Подождите.

– Но ведь Флессель, Бертье и Фулон были, в сущности, негодяями, – осмелился возразить Питу.

– Проклятие! Точно такими же, как господин де Сартин[183] и господин де Морепа, как господин д’Аржансон и господин Филиппе были до них, как господин Лоу, как господин Дюверне, как всякие там Лебланы и Парисы, как Фуке и Мазарини, как Самблансе, как Ангеррам де Мариньи, как господин де Бриен для господина де Калонна, как господин де Калонн для господина Неккера, и как господин Неккер станет негодяем для нашего правительства годика через два.

– Что вы, доктор! – возмутился Бийо. – Господин Неккер – негодяй? Никогда в жизни!

– И вы, мой любезный Бийо, станете негодяем для нашего юного Питу в случае, если агент господина Питта научит его известным теорийкам с помощью стаканчика водки и десяти франков за каждый день бунта. Понимаете, дорогой Бийо, словечком «негодяй» во время революции называют всех, кто думает иначе, чем ты, и в той или иной степени ругать им будут всех нас. Кое-кого будут называть этим словом так долго, что соотечественники выбьют его на могильной плите, других еще дольше, и они будут известны потомству именно как негодяи. Вот, милый Бийо, что я вижу, а вы не видите. Бийо, Бийо, честные люди не должны уходить в кусты.

– Почему это? – возразил Бийо. – Если честные люди уйдут в кусты, революция все равно пойдет своим путем, потому что ее уже выпустили на свободу.

На губах Жильбера вновь заиграла улыбка.

– Взрослое дитя! – воскликнул он. – Это все равно что выпустить из рук плуг, распрячь лошадь и сказать: «Ладно, я плугу не нужен, он сам сделает борозду». Друг мой, кто сделал нашу революцию? Честные люди, не так ли?

– Франция может ими гордиться; мне кажется, что Лафайет – честный человек, Байи – честный человек, Неккер – честный человек, мне кажется, что господа Эли, Юлен и Майар, сражавшиеся вместе со мною, – тоже честные люди. Мне кажется, что и вы…

– Послушайте, Бийо! Если все честные люди – вы, я, Майар, Юлен, Эли, Неккер, Лафайет уйдут в сторону, то кто же будет дело делать? Мерзавцы, убийцы и негодяи, которых я вам указал, агенты господина Питта?

– Ну-ка, что вы на это скажете, папаша Бийо? – осведомился убежденный Питу.

– Ну что ж, – отозвался Бийо, – тогда придется вооружиться и перестрелять их всех как собак.

– Погодите-ка. Кто будет вооружаться?

– Да все.

– Бийо, Бийо, не забывайте об одном, друг мой: то, чем мы сейчас занимаемся, называется… Как называется то, чем мы в эту минуту занимаемся, а, Бийо?

– Это называется политикой, господин Жильбер.

– Так вот, в политике не существует абсолютных преступлений. Можно быть негодяем или честным человеком в зависимости от того, борешься ты с интересами человека, который тебя судит, или служишь им. Те, кого вы называете негодяями, объяснят свои преступления вполне благовидными предлогами и в глазах многих честных людей, которые так или иначе заинтересованы в совершении этих преступлений, сами будут честными. Нужно быть очень осторожными, Бийо, когда мы до этого дойдем. Мир держит в руках плуг, лошади запряжены. Он уже движется, Бийо, движется, но без нас.